Крапивникова тяжелыми. Он вымотался, изнервничался, устал и с нетерпением ждал среды — дня, когда сядет в поезд Москва — Симферополь и забудет этот трижды проклятый журнал, который только пьет кровь и не приносит ни радости, ни славы. Статьи писали, в основном, идиоты и за них приходилось все переписывать. Но если попадались умники, то с ними было хлопот еще больше, потому что умников надо было доводить до уровня полуидиотов, а те фордыбачили, цеплялись, если не за идеи, то хотя бы за фразы, обзывали непотребными словами, словно ему, Георгию Ильичу, больше других нужно.
Крапивников сам почти не сочинял, разве, если вылетал какой-нибудь чрезвычайно нужный материал и надо было к утру или через утро отгрохать передовую или спешную рецензию. Тогда он садился и писал, как надо, не хуже и не лучше, а как раз то, что необходимо и можно сразу запускать в машину.
В отличие от сидящего сейчас напротив него Бороздыки, Георгий Ильич давно махнул на себя рукой, понимая, что жизнь уже прошла и остались только женщины, женщины и женщины, которых он, как считал, беззаветно любил, как-то сразу всех, почти никого не выделяя. Редкие женитьбы были просто огрехами, так сказать, производственным браком. Впрочем, даже с бывшими женами, не говоря уже о просто знакомых, Крапивников умудрялся сохранять милые, теплые, почти дружеские отношения.
Сейчас он торопился покончить с редакционными делами, надеясь, что завтра, в субботу, его в журнал не вызовут, в понедельник, он выкроит библиотечный день, во вторник явится с коньяком и шоколадным набором, сделает общий привет и жизнь, наконец, станет прекрасной. Конечно, март еще не сезон, но в таком большом курортном центре, как Ялта, и в марте цветут кое-какие розы, и сейчас в предвкушении очаровательного романа, он быстро просматривал верстку, снимал корректорские кресты и выправлял замечания главного редактора и всего синклита редакционной коллегии. Работать из-за нервной раздерганности он мог лишь в спешке и в шуме, и ноющий над ухом Бороздыка его не раздражал.
— Братья Киреевские, — бормотал Бороздыка.
— Да, конечно, — кивал Крапивников, выправляя статью о 300-летии воссоединения Украины с Россией.
— Ты понимаешь, что святее и чище не было людей…
— Сейчас не припомню, кто святее, — машинально кивнул Крапивников и приподнялся в кресле, потому что в комнату вошла секретарша Серафима Львовна.
— К вам армейский товарищ. Уверяет, что на две минуты. Входите, товарищ, — крикнула в приемную, где переминался в своих начищенных сапогах Борис.
— А, лейтенант, — вышел из-за стола Крапивников. Он сразу не вспомнил фамилии вошедшего и, улыбнувшись, подумал, что общение с военными проще, чем со стрюцкими.
— Привет, Курчев, — кивнул Бороздыка, не поднимаясь со стула.
— Извините, что помешал. Я на полслова, — покраснел Борис, входя в тесную, выгороженную из большой приемной комнатенку, где умещались лишь огромный стол с двумя стульями, да маленький столик с большим приемником «Рига-10».
— Садитесь, — Крапивников элегантным движением ресторанного мэтра сдвинул бумаги с края стола в центр, освобождая место для лейтенанта. Больше посадить было некуда. — Принесли что-нибудь?
— Нет. Практическая просьба, — снова покраснел Курчев. — Мне бы бумагу в Ленинку, в третий научный…
— Ради Бога! — засмеялся Крапивников и тем же ловким движением отправил стопку бумаг назад, на край стола. На освободившееся место он взгромоздил портативную машинку фирмы «Москва», снял с нее футляр и на типографском бланке напечатал короткое прошение.
— Курчев, Борис Кузьмич? Я не ошибся? — протянул он бланк под неодобрительным взглядом Бороздыки. — Прихлопните у Серафимы Львовны. Надолго в Москву?
— Наверно, насовсем.
— Тогда заходите. Только не позже среды.
— Спасибо, — кивнул лейтенант.
— Я тоже пойду, — поднялся Бороздыка и в большой комнате, полуобнимая Бориса, взял у него из рук бланк и положил перед секретаршей.
— Этого достаточно? — с сомнением посмотрела женщина на текст и достала печать.
— Я кое-кому скажу, — важно кивнул Бороздыка и увел лейтенанта из редакции.
— Такси! — поднял он у подъезда руку, подвез Бориса до улицы Калинина и не дал расплатиться с водителем.
— Не робейте, у меня здесь кое-какие связи, — кивнул на величественное здание Ленинки.
— Спасибо, — выдохнул лейтенант. Но билет ему выдали без всяких препирательств.
— Вот вы тоже научная личность, — усмехнулся Бороздыка, как бы намекая, что хотя лейтенант обосновался в привилегированном зале, дистанция между ним и кандидатом наук Бороздыкой никак не уменьшилась.
— Спасибо, — повторил Борис, надеясь, что Игорь Александрович останется в библиотеке, но тот вышел вместе с ним.
— Я к брату, — сказал лейтенант.
— Он уехал. Сегодня утром, за город с прокуроршей. Попытка примирения. Хотите, пойдем ко мне?
— Мне чемодан забрать надо. Я вроде бы демобилизовываюсь.
— А вот это зря! Армии нужны образованные люди. В армии вы абсолютно на месте. Что вы штатский?! Нуль! Неужели же при вашем образе мыслей подадите в аспирантуру?
— Не знаю. Еще не решил.
— Не играйте с собой в прятки. Вам, русскому человеку, в армии самое место. В вас я вижу черты истинного армейского офицерства.
— Это во мне? — удивился лейтенант.
— Да, в вас. Ваша судьба темно служить в далеком полку. Вы умны, не тщеславны. Вы — крепь России.
— Спасибо. Но это не так.
— Так, так, — воодушевлялся Игорь Александрович. — К Жорке несколько лет назад захаживал артиллерист, майор, потом, кажется, подполковник. Красавец детина. Сажень в плечах. Росту — на двоих достанет. А уже порченный. Уже с тухлинкой и на московских аривисток заглядывался. Вот это уже гнилая крепь. Пижон, голос лощеный. А поглядишь, когда молчит, ну, прямо, Георгий Победоносец. Забыл фамилию… Рагозин, Распевин…?
— Ращупкин, может? — неожиданно для себя выпалил Курчев.
— Кажется. А что? Знакомы?
— Встречался, — хмыкнул Борис.
«Ничего себе кино, — вертелось в мозгу. — Вон куда залез Журавль. Еще недостало, чтоб он ко мне в фатеру Ингу привел. А что? Вполне возможно?! Ведь звонил из автомата и ему не обломилось. А Инги как раз в Москве нет. Да нет, брось! Она за доцентом…»
— Чудно, — сказал вслух. — Вот уж не думал, что Ращупкин вхож в вашу компанию. По-моему, полная несовместимость.
— Безусловно, — согласился Бороздыка. — Фанфарон ваш подполковник. Но у Жорки кого не бывает?! Этот, кажется, через немку, учительницу свою, попал. Да вы ее знаете. Алексей Васильевич говорил, что вы на юг вместе ездили.
— Через Клару Викторовну? Ого! — засмеялся обрадованный лейтенант. Прямо, как в игру — тепло, горячо, жарко…
— Лохшваге? — понимающе скорчил рожу Бороздыка.
— Нет, не то… — отмахнулся лейтенант. Он случайно знал это жаргонное немецкое словцо. — Просто чудно, что Журавль оказывается так рядом. Я в общем-то с ним здорово знаком. Вот удивится.
— Большой ходок?
— Там, где он, не расходишься.
«Бедная Кларка, — подумал Борис, поднимаясь с не отстававшим от него Бороздыкой по бывшей Поварской. — Так вот он, праздник тела?! Н-да… Ничего не скажешь. Крыть нечем».
Ему немного было обидно, что не по своей воле пришлось соревноваться с командиром полка. Но в то
