прихлопнул рукой по бесчувственному моему колену. Смутившись, отдернув руку, пробормотал, — ничего, ничего, солдат… Сдюжим… Я ведь тебя зараз отличил, как в крыльцо глянул. Сильный мужик, верный. Этот в куст не запрячется… Значит, так, Володимер. Сам-то я здесь, в сторожке приживусь. Коровку из дома приведу. Молочко вам понадобится. Да и твоих отца с матерью поддержать не грех. Тот же огородишко, то да сё, с Любушкой в четыре руки спроворим. Только, Володимер, еще раз прошу, с лаской к Любушке будь!..
7
Домой я шел, будто подарок нес, — спешил порадовать родителей столь важным известием.
Дом встретил меня необычным молчанием. Мама в расстроенных чувствах сидела за столом, в лице её была скорбь. Отец в озабоченности ходил в малом пространстве от постели до стола, держа в руке носовой платок, время от времени шумно сморкался, что означало едва скрываемое раздражение.
В ответ на мой удивленный взгляд, мама грустно сказала:
— А мы уезжаем…
Новость потрясла меня.
— Как уезжаем? — крикнул я, — Зачем?
— Сядь, — сказал отец. — Будем говорить спокойно. Есть одно обстоятельство, оно выше наших желаний. Меня переводят в министерство, в Москву. Думаю, это даст и тебе лучшую возможность учиться.
— Я никуда не поеду, — сказал я. — Еще раз говорю, я никуда не поеду. У меня здесь невеста. У меня здесь жена!..
— Любушка? — спросила мама без удивления, как будто все было ей известно.
— Да, Любушка, — ответил я с вызовом, готовый оградить и себя и невенчанную мою жену от всякого постороннего вмешательства.
Отец издал звук, означавший нечто среднее между «Еще не легче?» и «Умеешь же ты делать подарочки!» — быстрее заходил по комнате, время от времени оглушительно сморкаясь.
— Ну, что ж… — сказал он, наконец. — Если это серьезно, если это уже жена, — произнес он с нажимом, — придется потесниться на новом месте.
— Она не одна, — уточнил я угрюмо. — Она с отцом. Потому никуда я не поеду. Я останусь жить в этом доме.
— Да? — сказал отец насмешливо. — Во-первых, ты забываешь, что дом этот не наш, он принадлежит лесхозу. Во-вторых, сам лесхоз ликвидируется. Полностью. Леса и все хозяйство передаются леспромхозу. Как видишь, меняет нашу жизнь не моя блажь. Ты должен знать о таком понятии, как государственная необходимость!..
Да, государственную необходимость я познал, едва закончив школу. Но тогда была война. Теперь войны не было. И я не хотел, чтобы моя личная жизнь зависела от государственной необходимости.
Я решил отстоять себя, и Любушку, заодно Аверьяна Петровича. Понимая, как непростительна боль, которую наношу маме, наверное, отцу тоже, я тихо, но твердо сказал:
— Тогда, я остаюсь жить с Любушкой в деревне. Перееду к Аверьяну Петровичу.
Отец остановился, платок застыл в поднятой его руке. Мельком я увидел побледневшее лицо мамы и больше не мог поднять глаз. Наконец, уловил со стороны мамы движения, услышал тихий ее голос:
— Володенька, ты подумал о том, что говоришь? Как ты будешь жить в деревне, среди сплошных снегов? Ты же из дома выйти не сможешь. Потом, тебе надо учиться! Как доберешься ты до станции, когда придет время ехать на экзамены? Любушка — хозяйственная девушка. Но подумай, в каких условиях вы будете жить?! Хватит ли у нее сил взять на себя все заботы?
— Хватит! — сказал я угрюмо.
Мама вздохнула:
— Не хочу обижать ни тебя, ни Любушку. Но чувства, Володенька, не вечны. То, что кажется преодолимым сейчас, через какое-то время может обернуться трагедией… — Мама говорила с болью, говорила мудро, я не мог не сознавать ее правоты.
Но я уже принял, я уже увидел, расположился в ясной, понятно устойчивой жизни с Любушкой, в той жизни, которая была обозначена Аверьяном Петровичем.
Я никак не мог отрешиться от той возможности, которая устраивала бы всех, и я в слабой, какой-то скулящей надежде попытался спасти тот счастливый, как мне казалось, выстроенный в моем воображении мир.
— Понимаю, мам, — сказал я. — То, что ты говоришь, я понимаю. Понимаю, что я уже не тот здоровый мужик, который мог бы вписаться в крестьянскую жизнь. Все понимаю. Но я люблю. Знаю, верю, что Любушка будет хорошей, заботливой женой. Почему мы не можем остаться здесь, по-родственному жить всем вместе?!
В снова наступившем молчании вопрос изжил себя сам: для отца, мамы, да и для меня тоже, ответ был очевиден, я просто не мог еще справиться с болью от так неожиданно обрушившейся мечты.
Снова услышал я осторожный голос мамы:
— Володенька, ведь Аверьян Петрович умелый, самостоятельный человек. К крестьянской жизни приучен. Он и один проживет. Будет приезжать, навещать нас. Что поделаешь, такая уж девичья доля: от отца, от матери переходить к мужу в дом!..
8
С Любушкой вышли за околицу, опустились на молодую траву, среди проглядывающих из зелени луговых цветов.
Любушка терпеливо ждала от меня важных для нее слов. И пока я молчал, внутренне собираясь с силами, чтобы поведать ей о случившихся переменах, она потянулась, сорвала ромашковую головку, играя в лукавость, стала обрывать лепестки, приговаривая: «Любит — Не любит… Любит — Не любит… Любит…», — воскликнула радостно. Заглядывая мне в глаза, поведала:
— Вот, видишь, что нагадала ромашка!.. Я постарался ответить улыбкой на её игру, заговорил, едва ли не с дрожью в голосе:
— Любушка, милая. В нашей жизни должны произойти очень серьезные перемены…
Любушка опустила голову, в смущении затеребила подол платья. Я знал, каких слов она ждала. Но пришлось говорить о другом. Я поведал ей, о чем говорили со мной дома, о том, что не будет больше нашего лесхоза, о том, что придется ей уехать далеко-далеко вместе с нами.
Любушка долго молчала, в растерянности разглаживала на коленке край платья, по лицу её блуждала странная не свойственная ей усмешка. Вздохнула, сказала сожалеюще:
— Говорила же я папане, что ничего такого у нас не получится. Собрался судьбу мою устроить. Вот и устроил!.. — Любушка посмотрела мне в глаза. — А я, в самом деле, тебя полюбила…
Я вскричал:
— Что ты говоришь! — Ты жена моя, ты поедешь с нами!..
Любушка покачала головой, опять усмехнулась не своей усмешкой.
— А папаня? — сказала она. — Без меня у него жизни нет. Сгубит он себя, коли уеду. Нет, Володечка, не пара я тебе. У тебя своя жизнь, у нас — другая. Говорила папане, не услышал…
Я был в отчаянии. Волнуясь, убеждал, чуть ли не молил, говорил о согласной семейной жизни, о том,
