впрочем, не заглушал острого запаха выделанной кожи — Суассон издавна славился кожевниками, обувщиками и шорниками, и вонь от располагавшихся на юге ям с мочой, в которых выдерживались кожи, при южном ветре неминуемо пропитывала весь город. Хук часто бродил по собору, дивясь на расписанные стены и богатые алтари в серебре, золоте и эмали, крытые расшитым шелком и льном. В соборах ему прежде бывать не приходилось, и теперь отдающее эхом пространство, теряющиеся в тенях высокие своды, торжественное каменное безмолвие — все наводило его на странные мысли о том, что в жизни должно быть нечто большее, чем луки, стрелы и способность с ними управляться. В чем состоит это нечто — Хук не знал, однако такие мысли преследовали его с самого Лондона, с того мига, когда после разговора со стариком лучником в голове раздался повелительный голос. Как-то раз Хук, с непривычки чувствуя себя неловко, опустился на колени перед статуей Девы Марии и попросил прощения за то, что не сумел ничем помочь той девушке в лондонской конюшне. Он поднял взгляд на печальный лик Богоматери, и ему показалось, будто глаза ее, ярко выписанные белой и голубой краской, глядят на него с укором. «Ответь мне», — взмолился он, однако никаких голосов не услышал. За смерть Сары не будет прощения, он нарушил Божью волю. Он проклят…
— Думаешь, она поможет? — прервал его молитвы резкий голос: рядом с Хуком стоял Уилкинсон.
— Если не она, кто еще?
— Может, ее Сын? — ядовито осведомился старик и украдкой огляделся: у боковых алтарей полдюжины священников служили мессы, по нефу спешила стайка монахинь в сопровождении клириков. — Бедняжки, — вздохнул он.
— Почему?
— Думаешь, они шли в монастырь по своей охоте? Нет, парень, просто их родителям не нужны хлопоты: незаконных дочерей делают монашками, чтобы они не наплодили незаконных внуков. Иди сюда, кое-что покажу.
Не дожидаясь ответа, Уилкинсон заковылял к высокому алтарю, блистающему золотом под необыкновенной красоты арками, ряды которых образовывали полукруг в восточной части здания.
— Взгляни на ларцы, парень, — велел старик, преклоняя колени у алтаря и почтительно склоняя голову.
На алтаре, по обе стороны от распятия, стояли серебряные и золотые ларцы, многие под хрустальными крышками. Внутри, насколько можно было разглядеть под хрусталем, лежало что-то кожаное.
— Что там? — спросил Хук.
— Башмаки, — приглушенно ответил Уилкинсон, не поднимая головы.
— Башмаки?
— Ну да, такие штуки, которые носят на ногах, чтобы песок не застревал между пальцев.
Кожа выглядела старой, тусклой и покореженной. Туфля в одном ковчежце настолько ссохлась, что Хук счел ее детской.
— А зачем тут башмаки? — спросил он.
— Ты слыхал о святых Криспине и Криспиниане?
— Нет.
— Они покровители обувщиков и кожевников, и эти башмаки — их работа. По крайней мере, так говорят. Оба жили в Суассоне, здесь же, похоже, и убиты. Замучены за веру — как тот старик, которого вы сожгли в Лондоне.
— Он был…
— Еретик, да. Всех мучеников убивали из-за того, что кому-то из сильных не нравилась их вера. Христа на кресте — самого Христа, парень! — распяли за ересь. За что ж еще? А женщин ты убивал?
— Нет, — выдавил Хук.
— Значит, женщины там были? — спросил Уилкинсон, пристально взглянув на Хука. Ответа ему не потребовалось, он поморщился. — Вот уж порадовался Бог в тот день, ничего не скажешь.
Старик с отвращением покачал головой и полез в кошель на поясе. Достав горсть чего-то металлического — Хук решил, что монет, — он ссыпал их в огромную медную кружку у алтаря, предназначенную для пожертвований. Священник, что подозрительно следил за двумя англичанами- лучниками, при звяканье металла явно успокоился.
— Наконечники стрел, — ухмыльнулся Уилкинсон. — Старые ржавые наконечники, никуда не годные. А теперь помолись святым Криспину и Криспиниану.
Хук помедлил. Господь не мог не видеть, как Уилкинсон всыпал в кружку негодные наконечники вместо денег, и Ник, словно ощутив подступающие языки гееннского огня, поспешил опустить в кружку монету.
— Молодец, — тут же отозвался Уилкинсон. — Епископу твои денежки точно пригодятся, будет на что пива попить.
— Зачем молиться Криспину и Криспиниану? — спросил Хук.
— Они здешние святые, парень. Их дело внимать молитвам из Суассона. Здесь они услышат тебя скорее других.
Хук, опустившись на колени, вознес молитву святым Криспину и Криспиниану, чтобы они испросили ему прощение за лондонский грех, уберегли от беды в Суассоне, где им самим случилось принять смерть, и дали благополучно вернуться в Англию. Молитва получилась не такой сердечной, как обращения к Богоматери, однако Хук счел разумным и дальше молиться обоим местным святым. Уж они-то наверняка слышат тех, кто взывает к ним из их родного города.
— Я готов, парень, — объявил Уилкинсон, внезапно оживляясь. На ходу он запихивал что-то в карман, и Хук, подойдя ближе к алтарю, увидел, что от покрова, свисавшего до полу, грубо откромсан прямоугольный кусок. Старик ухмыльнулся: — Шелк, парень. Если шелк для стрел негде взять — надо стащить.
— У Бога?
— Коль Богу негде взять пару шелковых ниток, значит, плохи Его дела. Ты ведь мечтал убивать французов? Значит, молись, чтоб у меня был шелк для твоих стрел.
Однако помолиться Хуку не пришлось: на рассвете следующего дня французы нагрянули в город.
В Суассоне о приближении французов знали. До города долетела весть о сдаче бургундцами Компьена, и Суассон теперь оставался единственной крепостью, преграждавшей французам путь к Фландрии, где стояли основные силы бургундцев. Говорили, что французы идут с запада, вдоль Эны.
И в одно погожее летнее утро они объявились у стен города.
Хук наблюдал за их приближением, стоя на западном валу. Вначале показалась конница в доспехах и ярких гербовых накидках, несколько латников галопом подлетели ближе к городу, дразня и напрашиваясь на выстрел. Кое-кто из арбалетчиков не удержался, однако выпущенными стрелами не задело ни коней, ни всадников.
— Берегите стрелы, — велел сентенар Смитсон своим стрелкам-англичанам. Он небрежно щелкнул пальцем по натянутому луку Ника. — Не стреляй, парень, стрелы еще пригодятся.
Сентенар, которому пришлось вылезти из излюбленной харчевни «Гусь», прищурился, глядя в сторону гарцующих всадников. Те что-то неразборчиво кричали солдатам, водружающим на валу бургундский флаг рядом с личным штандартом гарнизонного командующего, мессира де Бурнонвиля. Кучка горожан тоже высыпала на вал посмотреть на новоприбывших всадников.
— Выродки, — бросил Смитсон при виде горожан. — Только и ждут, как бы нас предать. Надо было убивать всех, резать проклятые французские глотки. — Он сплюнул. — Сегодня точно ничего не дождемся. Можно сидеть и пить пиво, пока есть.
И Смитсон неверными шагами направился прочь, оставив на стене Хука и полдюжины стрелков.
Французы шли весь день, по большей части пешие. Окружая Суассон, они срубали деревья на пологих холмах к югу от города и возводили на расчищенной земле палатки, рядом с которыми вскоре затрепетали на ветру яркие штандарты французской знати — соцветия алого, синего, золотого и серебряного. На баржах, подошедших по реке, прибыли четыре баллисты — огромные камнеметные машины
