чтобы прихватить еще пару минут, она всегда вставала, провожала его к выходу и запирала за ним дверь. Никакие уговоры не помогали. Ради чего он платит шесть долларов за минуту? Ради того, чтобы его оскорбляли? Но он почему-то возвращался сюда опять.
Марино посмотрел на небольшой изогнутый бассейн, отделанный цветной плиткой, потом перевел взгляд на апельсиновые и грейпфрутовые деревья, увешанные плодами. Их стволы были обведены красной полосой.
Тысяча двести долларов ежемесячно. Зачем ему это нужно? На эти деньги он мог бы купить себе «додж» с двигателем V-10 «Вайпер». Мог бы купить еще кучу полезных вещей.
Через закрытую дверь послышался ее голос. Она разговаривала по телефону. Он стал слушать, делая вид, что заинтересовался журналом.
— Простите, кто это? — спросила доктор Селф.
У нее был звучный голос человека, привыкшего выступать публично. Такой голос придает человеку вес, не меньший, чем пистолет или полицейский жетон. Марино нравился ее голос. Он действовал на него завораживающе. Она была по-настоящему хороша, и ему не хотелось думать, что в кресле напротив нее может сидеть какой-нибудь другой мужчина, который будет так же восхищенно смотреть на нее. На эти темные волосы и тонкие черты лица, блестящие глаза и ослепительно белые зубы. Он был не в восторге от того, что она выступает по телевидению, где каждый может видеть, насколько она соблазнительна.
— Кто вы и как узнали этот номер? — продолжала она спрашивать. — Нет, это не она. Это не прямой телефон. Кто это?
Марино забеспокоился, его бросило в жар. После дождя было сыро и душно, с деревьев капало, на траве сверкали бусинки воды. Голос у доктора Селф был озабоченный. Звонивший ее озадачил.
— Я понимаю, что вы хотите сохранить конфиденциальность, но как мы проверим достоверность вашего сообщения, если вы себя не назовете? Такие детали требуют проверки и подтверждения, иначе доктор Селф не захочет иметь с вами дело. Нет, нет, это прозвище, а не имя. Неужели это ваша настоящая фамилия? Ну хорошо.
Марино понял, что доктор Селф говорит не от своего имени. Звонивший ей неизвестен, и она чувствует себя не в своей тарелке.
— Хорошо, — услышал Марино. — Но вы должны обязательно поговорить с режиссером. Я допускаю, что ваша история может быть интересна при условии, что это правда, но вам надо позвонить режиссеру. Сделайте это сразу, поскольку передача в четверг будет посвящена как раз этой теме. Нет, не на радио. Я имею в виду телевизионную программу.
Голос ее обрел прежнюю твердость, он с легкостью проникал через деревянную дверь и был хорошо слышен на веранде.
По телефону она говорила гораздо громче, чем во время приема. И слава Богу. Было бы куда хуже, если бы пациенты, сидящие на веранде, могли слышать каждое слово, которое доктор Селф говорила Марино во время их коротких, но таких дорогостоящих встреч. Когда они оказывались вдвоем за этой запертой сейчас дверью, голос ее звучал гораздо тише. Правда, во время приема на веранде никогда никого не бывало. Он всегда был последним, так что ей ничего не стоило сделать ему послабление и накинуть несколько лишних минут. Никто бы от этого не пострадал. Он же всегда был последним пациентом. Ну ничего. Скоро он скажет ей нечто настолько важное, что она забудет о времени. Возможно, первый раз в жизни и именно с ним. Она сама захочет этого. А вот он еще посмотрит, задержаться ему или нет.
— Мне надо идти, — скажет он.
— Не спешите. Мне очень хочется узнать, чем все закончится.
— Нет, не могу. Очень спешу, — скажет он, вставая с кресла. — В следующий раз. Обещаю, что расскажу вам остальное… погодите-ка… В любом случае наследующей неделе. Вы мне только напомните, хорошо?
Услышав, что доктор Селф положила трубку, Марино потихоньку прокрался через веранду и вышел через стеклянную дверь. Бесшумно закрыв ее за собой, он пошел по дорожке через сад, где фруктовые деревья были помечены красной полосой. Проходя мимо белого домика, где жила доктор Селф, он подумал, что ей не пристало жить таким образом. К ней на участок мог зайти кто угодно. Это небезопасно. Человек, которого каждую неделю слушают миллионы людей, должен жить по-другому. Зачем подвергать себя риску? Надо вернуться и сказать ей об этом.
Подойдя к своему разрисованному мотоциклу, Марино внимательно осмотрел его, чтобы убедиться, что с ним ничего не произошло, пока он был на приеме. Он подумал о спущенной шине и о том, как он расправится с обидчиком. На хромированных частях и языках пламени, горевших на голубом фоне, лежал тонкий слой пыли. Марино почувствовал раздражение. Сегодня утром он натер свой мотоцикл до блеска, и вот теперь он весь в пыли. Доктор Селф должна иметь крытую стоянку или хотя бы гараж для своей машины. Ее красивый белый «мерседес» с откидным верхом обычно стоял на подъездной дорожке, и пациентам приходилось парковать свои машины на улице. Это тоже небезопасно.
Разблокировав переднюю вилку и зажигание, он оседлал своего коня, думая о том, как здорово, что он больше не полицейский, коим пробыл большую часть жизни. Академия предоставила в его распоряжение «хаммер» повышенной проходимости с турбодизельным двигателем V8 мощностью 250 лошадиных сил, четырехступенчатой коробкой передач, внешним багажником и грузовой лебедкой. Он купил «харлей» с самыми крутыми наворотами и может позволить себе личного психоаналитика. Подумать только.
Бросив взгляд на симпатичный белый домик, где обитала доктор Селф, хотя ей и не стоило жить в таком неподходящем месте, Марино включил стартер и нажал на газ. Мотоцикл с ревом сорвался с места. Вдали все еще сверкали молнии, и отходящая армия темных туч бесцельно освобождалась от боезапаса над просторами океана.
Глава 34
С лица Бэзила не сходила улыбка.
— Я не нашел никаких упоминаний об убийстве, — сказал Бентон. — Но два с половиной года назад из магазина, который назывался «Рождественская лавка», пропали мать и дочь.
— Я же вам говорил, — просиял Бэзил.
— Но вы ничего не сказали об исчезновении женщины и о том, что у нее была дочь.
— Мне не дают корреспонденцию.
— Я позабочусь об этом, Бэзил.
— Вы уже целую неделю мне это говорите, я хочу получать мою корреспонденцию. Они перестали мне ее давать сразу после той ссоры.
— Это когда вы рассердились на Джефа и назвали его дядюшкой Римусом?
— И за это меня лишили корреспонденции?! Мне кажется, он плюет мне в еду. Я хочу получить все, что пришло за месяц. И еще хочу, чтобы меня перевели в другую камеру.
— Вот это невозможно, Бэзил. Для вашей же пользы.
— Вы просто не хотите мне помочь!
— Обещаю, что к концу дня вы получите все, что вам полагается.
— Да уж постарайтесь, не то конец нашим дружеским беседам о «Рождественской лавке». Мне уже надоел этот ваш научный эксперимент.
— Единственная «Рождественская лавка», которую я нашел, находится в Лас-Оласе, на побережье, — продолжал Бентон. — Четырнадцатого июля оттуда исчезли Флорри Куинси и ее семнадцатилетняя дочь Хелен. Вы что-нибудь об этом знаете, Бэзил?
— У меня плохая память на имена.
— Расскажите, что вы помните о «Рождественской лавке»?
— Там везде были деревья с лампочками, игрушечные поезда и украшения, — сообщил Бэзил уже без улыбки. — Я же вам говорил. Скажите лучше, что вы там нашли у меня в мозгах? Вы ведь уже смотрели картинки? — Он указал на свою голову. — Значит, вы и так знаете все, что вам нужно. А сейчас мы просто время теряем. Где моя корреспонденция, черт побери?
