— Терпение, — ответила я ей, хотя мне самой его весьма не хватало.
Ближе к вечеру я оставила диспетчеру очередное сообщение, решив, что либо приемник Марино не работает, либо он слишком занят, чтобы искать телефон-автомат. В окнах соседей виднелись горящие свечи, над деревьями светила вытянутая луна. Я поставила рождественскую музыку в исполнении Паваротти и Нью-йоркского филармонического оркестра, всеми силами пытаясь как-то настроиться на соответствующий лад, пока принимала душ и одевалась. Небольшое торжество, на которое я собиралась, должно было начаться не раньше семи. У меня оставалось достаточно времени для того, чтобы завезти Сьюзан рождественский подарок и поговорить с ней.
Она неожиданно сама подошла к телефону, в ее голосе послышалась неохота и некоторая настороженность, когда я поинтересовалась, не будет ли она возражать, если я заеду.
— Джейсона нет, — сказала она, словно это имело для меня какое-то значение.
— У меня кое-что для вас есть, — объяснила я.
— Что это?
— Кое-что на Рождество. Мне надо в гости, так что я ненадолго. Вы не против?
— Ну что ж. То есть, конечно, нет. Я буду рада вас видеть.
У меня вылетело из головы, что она жила в Саут-сайде, где мне доводилось бывать довольно редко, и я непременно должна была потеряться. На улицах оказалось настолько оживленно, что я даже не ожидала. Спешившие за праздничными покупками люди неслись по дорогам очертя голову. На автостоянках было все забито, магазины сверкали так ярко, что можно было ослепнуть. Но в том районе, где жила Сьюзан, царила темнота, и мне пришлось дважды останавливаться, чтобы, включив свет в машине, перечитать ее адрес. Поколесив достаточно долго, я наконец отыскала ее крошечный домик в стиле ранчо, который стоял посередине между двумя похожими на него как две капли воды.
— Привет, — сказала я, глядя на нее сквозь лепестки розовой пойнсеттии, которую держала в руках.
Она нервно заперла дверь и провела меня в гостиную. Отодвинув книги и журналы, она поставила пойнсеттию на кофейный столик.
— Как вы себя чувствуете? — спросила я.
— Лучше. Хотите что-нибудь выпить? Позвольте я возьму вашу куртку.
— Спасибо. Пить я ничего не буду. Я всего лишь на минуту. — Я протянула ей сверток. — Это я купила в Сан-Франциско прошлым летом. — Я села на диван.
— Да? Вот уж действительно заблаговременно. — Она избегала смотреть мне в глаза, устроившись в кресле. — Хотите, чтобы я сейчас открыла?
— На свое усмотрение.
Ногтем большого пальца она аккуратно отлепила клейкую ленту и стала разворачивать. Разгладив оберточную бумагу, она бережно сложила ее так, словно собиралась потом еще использовать, затем положила ее себе на колени и открыла черную коробочку.
— Ой! — еле слышно вырвалось у нее, когда она развернула красный шелковый шарфик.
— Я решила, что он будет хорошо сочетаться с вашим черным пиджаком, — сказала я. — Не знаю, как вы, а я не люблю, когда шерсть соприкасается с кожей.
— Как красиво. Как вы внимательны, доктор Скарпетта. Мне еще никто никогда не привозил ничего из Сан-Франциско.
От выражения ее лица у меня сжалось сердце, и тут мой взгляд упал на окружавшую обстановку. На Сьюзан был желтый махровый халат с обтрепанными манжетами и черные носки, принадлежавшие, судя по всему, ее мужу. Дешевая мебель выглядела довольно потертой, с лоснящейся обивкой. Возле маленького телевизора стояла скупо украшенная искусственная елка, у которой определенно не хватало нескольких веток. Под ней лежало несколько подарков. Возле стены стояла сложенная детская кроватка, явно подержанная.
Сьюзан поймала мой взгляд, и ей стало не по себе.
— У вас такой порядок, — сказала я.
— Вы же знаете, насколько я навязчиво-обязательная.
— Да уж. Если вообще можно сказать о морге, что он выглядит замечательно, то это — про наш.
Она аккуратно сложила шарфик и положила его назад в коробку. Поплотнее запахнув халат, она молча смотрела на пойнсеттию.
— Сьюзан, — мягко начала я, — вы не хотите рассказать о том, что происходит? Она не подняла на меня глаз.
— В то утро вы вели себя довольно странно. На вас не похоже не ходить на работу, а потом вообще оставить ее, даже не позвонив мне.
Она глубоко вздохнула.
— Простите меня. В последние дни у меня что-то все из рук вон плохо. Все как-то очень действует на меня. Как тогда, когда я вспомнила про Джуди.
— Я понимаю, что вы, должно быть, тяжело переживали смерть своей сестры.
— Мы были близнецами. Не на одно лицо. Джуди была гораздо симпатичнее меня. Отчасти из-за этого все и вышло. Дорин ревновала ее.
— Дорин — это та самая «ведьма»?
— Да. Простите. Я не хочу больше иметь дело ни с чем подобным. Тем более сейчас.
— Возможно, вам полегчает от того, что я скажу, что звонила в церковь неподалеку от дома Дженнифер Дейтон, и мне рассказали о том, что храм освещается натриевыми лампами, которые в последние несколько месяцев стали барахлить. Очевидно, никто и не знал, что освещение не починили должным образом. Кажется, это объясняет, почему свет то гас, то загорался.
— В детстве в церкви среди верующих были пятидесятники, которые верили в то, что можно вызывать демонов. Я помню одного человека, — говорила Сьюзан, — который рассказывал о своей встрече, с демонами, о том, как он лежал ночью в постели и слышал, как в темноте кто-то дышал, как книги слетали с полок и бились о стены комнаты. Я была до смерти напугана подобными историями. Я даже не могла смотреть вышедший тогда фильм «Изгоняющий дьявола».
— Сьюзан, на работе мы должны быть собранными и трезвомыслящими. Нельзя давать волю своим прошлым фантазиям, фобиям и тому подобному.
— Вы не были дочерью священника.
— Я росла католичкой, — сказала я.
— Это совсем другое, чем быть дочерью священника-фундаменталиста, — пылко возразила она, стараясь сдержать слезы.
Я не спорила с ней.
— Временами я думаю, что все это позади, а потом оно вдруг наваливается на меня и душит, — продолжала она, подавляя эмоции. — Словно кто-то изнутри издевается надо мной.
— Как же он это делает?
— Что-то ломается, уничтожается.
Я ждала, что она как-то объяснит то, что сказала, но она не стала. Она с тоской уставилась на свои руки.
— Мне слишком тяжело, — пробормотала она.
— Что тяжело, Сьюзан?
— Работать.
— Сейчас что-то как-то изменилось? — спросила я, думая, что она сейчас начнет говорить о том, что в ожидании рождения ребенка все меняется.
— Джейсон считает, что мне это вредно. Он всегда так думал.
— Понимаю.
— Когда я прихожу домой и рассказываю, как прошел мой день, ему становится не по себе. Он говорит: «Неужели ты не понимаешь, как это ужасно? Разве это приносит тебе какую-нибудь пользу?» Он прав. У меня больше нет сил встряхиваться от этого. Я устала от разложившихся тел, людей, над которыми надругались, которых били, терзали, в которых стреляли. Я больше не вынесу мертвых детей и людей, умерших в своих машинах. С меня хватит жестокости. — Она взглянула на меня, ее нижняя губа дрожала. —
