– Французы. – Он не мог подобрать слово, и Шарп решил помочь.
– Умно?
Молодой человек кивнул. Нос у него был, как у сестры, и такие же темные глаза, а в них – дружелюбие, которого Шарп не замечал у Терезы.
Рамон сокрушенно покачал головой.
– Они ведь не все быть герильерос, да? – Каждая фраза звучала вопросом, юноша хотел убедиться, что его английский понятен. Шарп кивнул. – Они хотеть мира? И вот. – Последовали две короткие фразы на испанском; в голосе звучала горечь, и Шарп понял, что война вовлекает в себя всех жителей нагорья, хотят они того или нет. Рамон заморгал, сдерживая слезы, – он родился и вырос среди тех, кто сейчас под развалинами. – Мы пойти туда? – Он показал на север. – Они быть перед нами, да? Мы быть… – Он описал перевязанными руками круг.
– Окружены?
– Si. – Молодой человек взглянул на правую ладонь, на пальцы, торчащие из серой повязки, и Шарп увидел, как гнется указательный палец, будто жмет на спусковой крючок. Рамон снова будет сражаться.
Трупы лежали не только в подвале. Многих уланы – видимо, забавы ради – отвели в обитель отшельника, где селяне и встретили свой страшный конец. На ступеньках дома Шарп увидел Исайю Танга, обожателя Наполеона, – стрелок извергал из себя завтрак.
Возле обители ждала рота. Перед сержантом Мак-Говерном стоял высокий гордый пленник. Шарп остановился перед шотландцем.
– Приглядывайте за ним, сержант.
– Есть, сэр. Никто его не тронет. – Грубое, обветренное лицо исказилось, как от боли. – Дикари, сэр, вот они кто! Сущие дикари!
– Знаю.
Тут нечего было сказать, нечем смягчить боль шотландца, отца, давно не видевшего своих детей, но только что увидавшего маленькие безжизненные тела.
В церквушке стоял густой запах смерти, жужжали полчища мух. Шарп задержался на крыльце. Входить не тянуло – не только из-за трупов, но еще из-за клада, возможно, находившегося внутри. Золото. Вот они в двух шагах от спасения армии, но вместо торжества он ощущает грязь на душе, прикосновение ужаса, от которого хочется возненавидеть свою службу.
Окаменев лицом, Шарп поднялся по ступенькам и подумал: что испытывают его люди, нередко попадая в ситуации, где уставы больше не действуют? Он вспомнил неудержимое буйство после осады, дикую жгучую ярость, охватывавшую его в частых и тщетных попытках ворваться в узкий пролом; едва нахлынула напоенная тлением прохлада обители, он понял, что эта испанская война никогда не кончится, если не пропустить через мясорубку проломленных крепостных стен всю английскую пехоту.
– Наружу! Вынесите их наружу!
Бледные солдаты изумленно оглянулись на взбешенного Шарпа, но он не знал, какие еще чувства можно испытывать при виде убитых детей.
– Похоронить.
По щекам Харпера катились слезы. Какая жестокость, какая подлость, неужели дети это заслужили? У крыльца стояли Керси и Тереза – они не плакали. Майор теребил ус.
– Ужасно. Просто ужасно.
– Так же и они поступают с французами, – сказал Шарп неожиданно для себя. Сказал правду, вспомнив голых пленников и представив, как умерли остальные захваченные гусары.
– Да, – буркнул Керси. Ему явно не хотелось спорить.
Девушка взглянула на Шарпа. Все-таки она сдерживала слезы, лицо исказилось от страшного гнева. Шарп отогнал муху.
– Где золото?
Клацая набойками сапог по каменным плиткам, Керси последовал за ним и показал на плиту, чьи контуры едва угадывались на полу обители.
В этой церкви не молились. Даже следы зверства поляков не заглушали атмосферы запустения – обитель служила лишь кладовой при сельском погосте. Она была всецело отдана мертвым.
Майор постучал по каменной плите каблуком.
– Здесь.
– Сержант!
– Сэр?
– Найдите чертову кирку. И быстро.
Приказы успокаивали, как будто напоминали о войне, на которой не гибнут маленькие дети. Солдаты уже вытаскивали наружу тела; Шарп старался не смотреть и не слушать. Он постукивал подошвой по плите с высеченным словом «Морено» и причудливым полустертым гербом.
– Благородное семейство, сэр?
– Что? А! – Керси был подавлен. – Не знаю, Шарп. Может, когда-то…
Девушка стояла спиной к ним, и стрелок вспомнил, что этот склеп принадлежит ее семье. И спросил себя, раздраженно передернув плечами: а где будет лежать твой труп? Среди других мертвецов на поле сражения, наверное. Или на дне вместе с кораблем, как те бедолаги из пополнения.
– Сержант!
– Сэр?
– Где кирка?
Харпер разбросал пинками хлам, оставшийся от поляков, и крякнул, нагибаясь. В руке он держал кирку без рукоятки; примерившись, воткнул ее в щель между камнями. Затем приналег, да так, что на лице вздулись вены. Плита дрогнула, приподнялась, и образовался зазор – достаточно широкий, чтобы Шарп просунул в него обломок камня.
– Эй, парни! – Лица солдат, толпившихся в дверях, повернулись к нему. – Сюда.
Тереза вышла в другую дверь – ту, что вела на кладбище, – и стояла на крыльце с таким видом, будто ее ничто на свете не интересовало. Харпер воткнул кирку в другом месте, снова нажал, и на этот раз ему не пришлось так напрягаться – помогло множество рук. Плиту перевернули, точно крышку люка, под брюзжание Керси: «Уроните, расколете, поди тогда оправдайся перед Морено! Все-таки фамильный склеп». Во мрак уходили темные ступеньки. Шарп решительно шагнул на нижнюю, давая понять, что у него есть право идти первым.
– Свечу! Ну, кто-нибудь, живо! Тут должны быть свечи.
Свеча нашлась в ранце Хэгмена, вернее, замызганный огарок, но Шарпу было наплевать – лишь бы светил. Капитан посмотрел во мглу. Вот, значит, к чему прикованы все чаяния Веллингтона. Курам на смех.
Он взял свечу и медленно двинулся вниз, в усыпальницу, в совершенно иной, нежели наверху, запах. В склепе пахло не сладостью, не гниющей плотью, а пылью – трупы здесь лежали давным-давно, гробы успели развалиться, в сумраке белели кости. Были среди мертвецов и сравнительно целые, под ними на камне темнели мокрые пятна, но Шарп не смотрел на них. Он водил перед собой убогим огарком, освещая тесное подземелье, и наконец среди мрачных останков блеснул металл. Не золото. Всего-навсего медный уголок, некогда скреплявший доски гроба.
Шарп повернулся к Керси.
– Тут нет золота.
– Нет. – Майор огляделся, как будто выискивал на голом полу шестнадцать тысяч золотых монет. – Вынесли.
– Где оно лежало? – спросил Шарп без всякой надежды. Просто не желая сдаваться.
– Здесь. Где вы стоите.
– Так куда его перенесли, сэр?
Керси фыркнул, выпрямился во весь рост.
– Откуда мне знать, Шарп? Я одно могу сказать: тут его нет. – Он говорил агрессивно, будто чувствовал за собой вину.
