жалкой по сравнению с подвигами Артура. Он не только изгнал саксов Эллы с севера Гвента, но и сокрушил армию Повиса, а вдобавок ухитрился отрубить закрытую щитом руку короля Горфиддида. Вражеский король спасся, но все равно это была великая победа, и весь Гвент, и вся Думнония гудели от восторженных похвал Артуру. Овейну эти славословия радости не доставляли.
А Линет совсем обезумела. Я принес столько золота и серебра, что она смогла носить зимой бобровую шкуру и взять себе рабыню, девочку из Кернова, которую выкупила из дома Овейна. Девочка работала от рассвета до заката, а по ночам плакала в углу хижины, которую мы теперь называли своим домом. Если бедняжка плакала слишком громко, Линет колотила ее, а когда я пытался заступиться, била и меня. Все мужчины Овейна перебрались из тесных воинских домов Кар Кадарна в уютное поселение в Линдинисе, где за невысоким земляным валом, возведенным еще римлянами, притулилась крытая соломой и выбеленная известкой наша с Линет хижина. Кар Кадарн был в шести милях отсюда, и туда все устремлялись лишь в тех случаях, когда враг подходил слишком близко или в дни больших королевских праздников. Такой повод был у нас зимой, когда Мордреду стукнул год. Тот день совпал и с нежданной бедой, свалившейся на Думнонию. Впрочем, вряд ли это было случайное совпадение — над Мордредом просто тяготело дурное предзнаменование, и его шумное коронование самой судьбой было омрачено трагедией.
Церемония состоялась сразу после праздника Зимнего солнцестояния. Мордреда должны были провозгласить королем, и на это торжество в Кар Кадарне собрались все великие мужи Думнонии. Нимуэ прибыла на день раньше и зашла к нам в хижину, которую Линет по-праздничному украсила остролистом и плющом. Нимуэ перешагнула через порог, разрисованный узорами, охранявшими хижину от пришествия злых духов, затем села у нашего очага и откинула капюшон плаща.
Я улыбнулся, увидев ее золотой глаз.
— Мне он нравится, — сказал я.
— Он пустой, — проговорила она и смущенно постучала по глазу ногтем.
Линет заорала на рабыню, у которой сгорела похлебка из проросших зерен ячменя, и Нимуэ вздрогнула от этого проявления необузданного гнева.
— Ты несчастлив, — сказала она мне.
— Я счастлив, — уперся я, потому что юность не любит признаваться в ошибках.
Нимуэ оглядела неприбранную и почерневшую от дыма хижину и будто сразу все поняла о жизни обитателей.
— Линет не для тебя, — спокойно сказала она, поднимая с выстланного соломой пола половинку яичной скорлупы и с хрустом ее раздавливая, чтобы злой дух не смог укрыться в ней. — Твоя голова, Дерфель, устремляется в облака, а Линет привязана к земле. Она хочет быть богатой, а ты стремишься стать уважаемым. Это несоединимо.
Она пожала плечами, как бы давая понять, что сказанное ею не так уж и важно, и тут же принялась выкладывать новости из Инис Видрина. Мерлин не вернулся, и никто не знал, где он, зато Артур прислал на восстановление Тора деньги, взятые у поверженного короля Горфиддида, а Гвилиддин надзирает за постройкой нового, более величественного замка. Пеллинор жив, как Друидан и Гудован-писец. Норвенна, продолжала Нимуэ, похоронена под алтарем монастырского храма Священного Терновника, где ее теперь чтят как святую.
— Что такое святой? — спросил я.
— Мертвый христианин, — быстро ответила она. — Их всех надо сделать святыми.
— А ты? — продолжал спрашивать я.
— Я жива, — тихо проговорила она.
— Ты счастлива?
— Ты всегда задаешь глупые вопросы, Дерфель. Если бы я хотела быть счастливой, то была бы тут с тобой, выпекала хлеб и следила, чтобы постель твоя была чистой.
— Что делает тебя несчастной?
Она плюнула в огонь, чтобы оградиться от моей глупости.
— Гундлеус жив, — жестко сказала она.
— Пленный и в Кориниуме, — заметил я, будто она и сама не знала, где ее враг.
— Я закляла его имя на камне, — сказала она и сверкнула на меня золотым глазом. — Он обрюхатил меня тогда, но я убила скверный плод при помощи спорыньи. Спорынья — это черный болезненный нарост на ржи, и женщины его используют, когда хотят вытравить из себя нежеланного ребенка. Мерлину спорынья помогала войти в сонное состояние, чтобы вести разговор с богами. Я как-то попробовала этого варева и болела несколько дней.
Линет настояла на том, чтобы показать Нимуэ все свои новые приобретения: таган, котел, сито, драгоценные камни, плащ, тонкую льняную сорочку и помятый серебряный кувшин, на одной стороне которого был изображен голый римский всадник, охотящийся на оленя. Нимуэ терпеливо все осмотрела, не очень искусно притворяясь, будто это ей интересно, а потом попросила меня проводить ее до Кар Кадарна, где она собиралась провести ночь.
— Линет глупа, — сказала мне Нимуэ.
Мы шли вдоль узкой речушки, впадавшей в реку Кэм. Коричневые, хрупкие от мороза листья хрустели под ногами. День был ужасно холодным. Нимуэ хмурилась и от этого казалась еще красивее. Суровость шла ей, и она это знала.
— Ты мужаешь, — сказала она, покосившись на железные воинские кольца на моей левой руке.
Их было уже четыре. На правую я кольца не надевал, чтобы не мешали сжимать меч или копье.
— Удача, — скромно сказал я.
— Нет, не удача. — Она раскрыла левую ладонь, чтобы я мог видеть шрам. — Когда ты бьешься, Дерфель, я дерусь вместе с тобой. Ты собираешься стать великим воином и станешь им.
— Стану?
Она напряглась. Небо, серое, тяжелое, словно плохо отполированный клинок, на западе, у самого горизонта, становилось желтоватым. Деревья по-зимнему чернели, в грязных проплешинах темнела увядшая прошлогодняя трава, дым от костров цеплялся за землю, будто боялся холодного, пустого неба.
— Ты знаешь, почему Мерлин покинул Инис Видрин? — неожиданно спросила Нимуэ, ошарашив меня этим вопросом.
— Чтобы найти Знание Британии, — заученно ответил я, повторяя те слова, которые она произнесла на Высоком совете в Гленуме.
— Но почему сейчас? Почему не десять лет назад? — настойчиво спросила Нимуэ и сама же ответила: — Он ушел сейчас, Дерфель, потому, что настают дурные времена. Все хорошее станет плохим, все плохое будет еще хуже. Повсюду в Британии копятся силы. Все чувствуют, что скоро грянет великая битва. Иногда я думаю, что боги играют с нами. Они выкидывают все игральные кости разом, чтобы увидеть, чем все закончится. Саксы становятся сильнее и сильнее, и скоро они уже нахлынут целыми ордами, а не мелкими отрядами. Христиане, — она плюнула в речку, чтобы отвратить зло, — говорят, что скоро минет ровно пять сотен зим, как родился их несчастный Бог, и уверены, будто настает час их победы. — Она снова плюнула. — А мы, бритты? Мы деремся друг с другом, обкрадываем один другого, беспечно строим новые пиршественные залы, вместо того чтобы ковать мечи и острить копья. Нас ждут испытания, Дерфель, и поэтому, именно поэтому Мерлин должен упросить богов прийти нам на помощь.
Нимуэ остановилась около небольшой запруды и уставилась в неподвижную черную воду, готовую вот- вот застыть подо льдом. Следы копыт прошедшего по илистому берегу стада уже покрылись тонкой хрустящей корочкой.
— А Артур? — спросил я. — Он нас не спасет? Она улыбнулась краешком губ.
— Артур для Мерлина то же, что ты для меня. Артур — меч Мерлина, но вы оба сами по себе. Мы даем вам силу, — она положила левую ладонь с ниточкой шрама на рукоять моего меча, — а потом позволяем идти своей дорогой. Мы должны доверять вам, верить, что вы не оступитесь и не отступитесь.
— Мне ты можешь верить! — воскликнул я.
Она лишь печально вздохнула, как это делала всегда в ответ на мои пылкие заявления, затем покачала головой.
— Никто из нас не знает, Дерфель, насколько сильным окажется наш меч, когда придет Испытание
