Хелледд Элметская была женой Кунегласа, и ее приглашение могло быть оскорбительной выдумкой Горфиддида, намекавшего, что нам место за столом с женщинами и детьми. Но Галахад сказал, что принцесса оказывает нам честь, принимая в своем доме.
Там оказалась и Кайнвин. Сознаюсь, что я вызвался сопровождать Галахада в Повис в основном из-за Кайнвин. Мне вновь хотелось увидеть ее, и теперь в мерцающем свете тростниковых ламп я жадно вглядывался в знакомое лицо.
Годы нисколько не изменили ее. Улыбка была по-прежнему мила, движения мягкие и застенчивые, волосы такие же блестящие. Когда мы вошли в комнату, она безуспешно пыталась накормить кусочками яблока маленького мальчика, сына Кунегласа по имени Преддель.
Хелледд Элметская, мать Предделя, была высокой женщиной с тяжелой челюстью и бледными, невыразительными глазами. Она сияла радушием. Приказав служанке налить гостям хмельного меда, она представила нас своим теткам Тонвин и Элсель, которые, в отличие от хозяйки, не выразили никакого восторга от нашего появления. Вероятно, мы прервали какой-то их, женский, разговор.
— Вы знаете принцессу Кайнвин? — любезно спросила Хелледд.
Галахад поклонился принцессе и тут же уселся на корточки перед Предделем. Он всегда любил детей, и те платили ему полным доверием. Не прошло и минуты, как оба принца, большой и маленький, уже самозабвенно играли с яблочными ломтиками, которые были лисицами. Рот Предделя был норой, пальцы Галахада — охотниками, и ломтики-лисы мгновенно исчезали в раскрытом рту ребенка.
— И почему я до этого не додумалась? — расстроилась Кайнвин.
— Потому что тебя воспитала не мать Галахада, леди, — улыбнулся я. — Она его только так и кормила, и бедняга до сих пор не может куска проглотить, пока кто-нибудь не подудит в охотничий рог.
Она засмеялась и вдруг заметила брошь, которую я не снимал никогда. У нее перехватило дыхание, она покраснела, а я смутился. Но принцесса быстро взяла себя в руки.
— Я должна бы помнить тебя, лорд Дерфель?
— Нет, леди. Я был тогда очень молод.
— И ты сохранил брошь? — Кайнвин была изумлена, что кто-то так дорожит ее подарком.
— Я хранил ее, леди, даже когда потерял все. Принцесса Хелледд вмешалась, спросив, что привело нас в Кар Свое. Она наверняка это знала, но я спокойно ответил, что нас послали узнать, можно ли остановить войну.
— И? — напряглась принцесса, муж которой утром уже должен был выступить в поход.
— Печально, леди, — сказал я, — но, кажется, война неизбежна.
— Все это по вине Артура! — нахмурилась Хелледд, и тетки согласно закивали.
— Артур, как и ты, сожалеет, леди, — проговорил я.
— Тогда почему же он сражается с нами?
— Потому что поклялся сохранить трон Мордреду, леди.
— Но мой свекор никогда не лишит трона наследника Утера, — сердито сказала Хелледд.
— Нынче утром лорд Дерфель чуть головы не лишился за подобные разговоры, — подзадорила Кайнвин.
— Лорда Дерфеля любят его боги, — заметил Галахад, оторвавшись от игры с ребенком.
— Но не твои, лорд принц? — резко спросила Хелледд.
— Мой Бог любит всех, леди.
— Ты хочешь сказать, что он неразборчив? — засмеялась она.
Мы ели гуся, цыпленка, зайца, оленину. Нам подавали вино, которое, должно быть, долго выдерживали, прежде чем привезти в Британию. После еды мы переместились на мягкие кушетки с подушками. Арфистка тронула струны. Мне было непривычно и неудобно сидеть на низенькой дамской штучке, но рядом была Кайнвин, и это делало меня счастливым. Поначалу я застыл с прямой спиной, но вскоре расслабился и оперся на локоть, склонившись к моей прекрасной собеседнице. Мы тихо разговаривали. Я поздравил ее с помолвкой.
— Мой лорд Гундлеус, — тихо сказала она, — потребовал моей руки как плату за присоединение к нашим армиям.
— Тогда его армия, леди, — сказал я, — самая ценная в Британии.
Она не улыбнулась моему лестному замечанию и тихо спросила:
— Это правда, что он убил Норвенну?
От неожиданности я растерялся.
— А сам он что говорит? — ушел я от прямого ответа.
— Он говорит... — голос ее упал до еле слышного шепота, — что на его людей напали и в этой суматохе ее случайно убили.
Я украдкой оглядел комнату. Тетки пристально смотрели на нас, но Хелледд, казалось, не обращала внимания на то, что мы уединились. Арфистка перебирала струны. Галахад, обнимая своего нового дружка Предделя, слушал музыку.
— Я был на Торе в тот день, леди, — сказал я, снова поворачиваясь к Кайнвин.
— Ну? — выдохнула она.
Я решился.
— Норвенна опустилась на колени, приветствуя его, и он пронзил ее горло своим мечом. Я видел, как это произошло.
Лицо Кайнвин на мгновение окаменело. В отсветах тростниковых светильников ее бледная кожа розовела, а легкие тени придавали жесткость мягким чертам лица. Она тихо вздохнула.
— Я боялась услышать эту правду, — сказала она, отводя взгляд, потом резко повернулась ко мне. — Мой отец говорит, что эта война затеяна в защиту моей чести.
— Для него, леди, это так, но Артур, я знаю, сожалеет о той боли, которую он тебе причинил.
Кайнвин слегка поморщилась. Предательство Артура резко и печально изменило ее жизнь, когда он сам теперь купался в семейном счастье.
— Ты понимаешь его? — помолчав, спросила она.
— Тогда я не понимал его, леди, думал, что он просто глуп.
— А теперь?
Она не отрывала от меня своих больших голубых глаз.
Несколько секунд я размышлял.
— Мне кажется, Артур впервые в жизни был обуян безумием.
— Любовью?
Это слово резануло меня. Я постарался убедить себя, что не люблю ее, а брошь просто случайный талисман. Она принцесса, твердил я себе, а я сын рабыни.
— Да, леди, — сказал я.
— Тебе понятно это безумие?
Я ничего не видел в комнате, кроме Кайнвин. Были только ее огромные печальные глаза и мое бешено колотившееся сердце.
— Я понимаю, что можно смотреть в чьи-то глаза, — услышал я как бы издалека свой собственный голос, — и внезапно осознать, что жизнь без них невозможна. Знать, что лишь звук этого голоса может заставить сердце замереть и что просто быть рядом с этим человеком и есть счастье, а без него душа кажется пустой, потерянной и мертвой.
Некоторое время она не произносила ни слова, а лишь удивленно смотрела на меня.
— Такое когда-нибудь происходило с тобой, Дерфель? — наконец спросила она.
Я колебался. В моей душе зрели те слова, которые я не имел права произнести. Но скромность не красит воина, сказал я себе, и позволил душе править разумом.
— Такого никогда не случалось до этого момента, леди, — выпалил я. На это мне потребовалось гораздо больше смелости, чем кинуться на стену щитов.
Она отвела глаза и выпрямилась. А я уже проклинал себя, что посмел открыться и обидел ее своим глупым, неуклюжим признанием. Лицо мое горело, а душа сжалась в смятении. Кайнвин как ни в чем не бывало похлопала арфистке и кинула несколько серебряных монеток на ковер к ногам девушки. Потом спокойно попросила, чтобы та сыграла Песню Рианнон.
