Бостоне, в офисе судмедэкспертизы. Может даже шефом станешь.
— Нет, к такой жизни я уже не вернусь, — говорит Скарпетта. Они входят в фойе отеля, которое она называет «бель эпок», потому что здесь все из той, изящной эры. Но сейчас они не замечают ни мрамора, ни старинного муранского стекла, ни шелков и скульптур, ничего и никого, включая Ромео — это его настоящее имя, — который днем работает золотым мимом, а по ночам швейцаром. В последнее время молодой и симпатичный итальянец хмур и неразговорчив — устал от допросов по поводу убийства Дрю Мартин.
Ромео вежлив, но отводит глаза и, как мим, не произносит ни слова.
— Я хочу для тебя самого лучшего, — говорит Бентон. — Поэтому и не возражал, когда ты решила открыть собственную практику в Чарльстоне. Но расстроился.
— Ты ничего мне не сказал.
— Я и сейчас не должен был говорить. Ты все сделала правильно, знаю. Многие годы ты чувствовала себя неприкаянной. В каком-то смысле бездомной и даже несчастной после того, как уехала — извини, что напоминаю, — не по своей воле из Ричмонда. Этот засранец, губернатор. Так что на том этапе ты поступила правильно. — Они входят в кабину лифта. — Но только я уже не могу так больше.
Она пытается не поддаваться страху. Страху невероятно, неописуемо жуткому.
— Что я слышу, Бентон? Что ты хочешь сказать? Что мы должны расстаться? Я правильно тебя понимаю?
— Может быть, я имею в виду как раз противоположное.
— Не знаю, что ты имеешь в виду, только я с ним не флиртовала. — Они выходят у себя на этаже. — Я никогда и ни с кем не флиртую. Только с тобой.
— Откуда мне знать, что ты вытворяешь, когда меня нет рядом.
— Тебе прекрасно известно, чего я не вытворяю.
Бентон открывает дверь апартаментов. У них прекрасный номер — старинные вещи, белый мрамор, каменное патио, в котором могла бы поместиться небольшая деревушка. Дальше — силуэт древнего города на фоне ночи.
— Бентон, пожалуйста, давай не будем ругаться. Утром ты улетаешь в Бостон. Я возвращаюсь в Чарльстон. Давай не отталкивать друг друга, чтобы потом легче переносить одиночество.
Он снимает пальто.
— Что? Злишься из-за того, что я наконец-то нашла подходящее для жизни место? Место, где меня многое устраивает? Где я начала работать?
Он бросает пальто на спинку стула.
— Давай признаем очевидное: это ведь мне пришлось все начинать сначала, создавать что-то из ничего, самой отвечать на звонки и даже прибирать в чертовом морге. У меня нет Гарварда. У меня нет многомиллионных апартаментов на Бикон-Хилл. У меня есть Роза, Марино и иногда Люси. Вот и все. Поэтому на половину звонков приходится отвечать самой. А звонят многие. Газетчики. Адвокаты. Люди, которые хотят, чтобы я где-то выступила. Они видят во мне борца и разрушителя. На днях звонили из Торговой палаты, интересовались, сколько экземпляров их телефонных справочников я желаю заказать. Как будто я только о том и мечтаю, чтобы попасть в справочник Торговой палаты. Как будто я химчистка какая- нибудь.
— Раньше все твои звонки принимала Роза.
— Роза стареет. Она и без того много делает.
— А Марино? Почему он не может отвечать на звонки?
— Почему, почему… Потому что все изменилось. Когда ты всех убедил, что тебя нет, что ты умер, а прах твой рассеян. Из-за этого все изменились, включая тебя.
— У меня не было выбора.
— Не было выбора… Тут ведь как получается — когда у тебя нет выбора, его и у других тоже нет.
— Потому ты и пустила корни в Чарльстоне. Не захотела выбрать меня. Я ведь могу снова умереть.
— У меня такое чувство, будто я стою в самом эпицентре взрыва и вокруг все летит и крушится к чертовой матери. А я просто стою. Ты меня сломал, Бентон. Ты, будь оно проклято, просто меня сломал.
— Ну и кто теперь ругается?
Она вытирает глаза.
— Вот, довел до слез.
Он подходит ближе, кладет руку на плечо. Они сидят на диване и смотрят на колокольни Тринита деи Монти, на виллу Медичи у края Пинцианского холма и еще дальше, туда, где лежит Ватикан. Кей поворачивается к нему и уже не в первый раз поражается чистоте и выразительности черт, благородной седине, сухощавой элегантности лица, всему тому, что так плохо совмещается с его работой.
— Ну и как теперь? — спрашивает Скарпетта. — Что чувствуешь? Если сравнить с самым началом?
— По-другому.
— Звучит довольно зловеще.
— По-другому, потому что мы через многое прошли. За столько-то лет. Мне уже трудно вспомнить то время, когда я не знал тебя. Трудно представить, что до встречи с тобой я был женат. Я тогдашний — кто- то другой, какой-то парень из ФБР, который всегда играл по правилам, коптил небо да и не жил вовсе до того самого утра, когда вошел в твой кабинет. Такой важный профайлер, призванный на помощь, чтобы поймать убийцу, терроризировавшего ваш скромный городок. А в кабинете была ты. В лабораторном халате, у громадной стопки файлов. Ты протянула мне руку, а я подумал, что такой замечательной женщины в жизни не встречал. Не мог глаз от тебя оторвать. И сейчас еще не могу.
— По-другому. — Она напоминает, что он сказал минуту назад.
— Между двумя каждый день по-другому.
— Не важно. Лишь бы чувствовали одинаково.
— А ты? — спрашивает он. — Твои чувства разве не изменились? Потому что если…
— То что?
— Ты бы хотела…
— Хотела чего? Что-то изменить?
— Да. Навсегда. — Он встает, находит пиджак, опускает руку в карман и возвращается к дивану.
— Навсегда… — рассеянно повторяет она, пытаясь разглядеть, что там у него в руке.
— Я не шучу. Серьезно.
— То есть ты не хочешь потерять меня из-за какого-то глупого флирта? — Она притягивает его к себе, обнимает. Ерошит ему волосы.
— Может быть. Возьми это, пожалуйста.
Он разжимает пальцы — на ладони сложенный клочок бумаги.
— Записочки. Как в школе. — Она не решается развернуть бумажку.
— Давай, смелее. Не трусь.
Она разворачивает. Внутри одно слово «Согласна?» и кольцо. Старинное. Тоненькое платиновое колечко с брильянтами.
— Моей прабабушки, — говорит он и надевает кольцо ей на палец. Самое удивительное, оно ей подходит.
Они целуются.
— Если ты это из-за ревности, то хуже причины и быть не может, — говорит она.
— То есть оно лежало пятьдесят лет в сейфе, а теперь я его случайно прихватил? Нет, я тебя серьезно прошу. Пожалуйста, скажи, что согласна.
— И как мы теперь будем? После всех твоих разговоров насчет того, что у каждого своя жизнь?
— Ради Бога, давай хоть раз обойдемся без рассуждений.
— Оно красивое, — говорит она о кольце. — Подумай хорошенько, потому что отдавать его я не собираюсь.
