для усиления линии застрельщиков. Независимый статус был предметом гордости американских стрелков, и фраза Фредериксона являлась изящным компромиссом между этой гордостью и субординацией.
Инициатива Фредериксона позабавила Шарпа. Какая нужда в дополнительном дозоре? Вокруг – мирная дружественная Португалия.
– Дозор?
– Ну, не совсем дозор, сэр. Скорее, тренировка действий в ночном бою.
– Как долго?
Полукровка отвёл взгляд:
– Три часа, сэр.
Достаточно, чтобы нанести визит в деревню, пройденную ими в сумерках. Там, на холме за церковью, стояла большая ферма, откуда доносились звуки, заставлявшие бурчать пустой живот Шарпа так же сильно, как, видно, он бурчал у Фредериксона. Значит, Красавчик Вильям хочет знать пароль, чтобы миновать линию часовых?
– Свиная отбивная, капитан.
– Э-э, не понял, сэр?
– Это пароль… И моя доля.
Фредериксон настороженно зыркнул на командира:
– Ваши люди говорили, что вы не поощряете кражи у местных, сэр.
– Мне не нравится, когда профосы вешают моих парней. (
Шарп пошарил в сумке и протянул Фредериксону монету:
– Положите на порог.
Фредериксон встал:
– Будет исполнено, сэр.
– Ещё, капитан…
– Да, сэр?
– Кусок спинки. Из той части, что над почками.
Одноокий сверкнул зубами:
– Понял, сэр.
Они ели свинину спустя сутки в дубовой рощице. Смеркалось. Дневной поход дался нелегко, однако подступающая темень тоже не обещала отдыха. Предстояла переправа через реку и восхождение по склону к Вратам в обход дороги, но прежде Шарп избавился от спиртного. Солдаты выстроились в ряд, сложив у ног рюкзаки, подсумки, фляги, шинели и киверы. Сержанты методично обыскивали сначала вещи, затем – их обладателя. Там, наверху, пьяный ухарь мог испортить всё, а потому найденный алкоголь немедленно выливался на землю. Под конец Шарп поднял вверх гроздь полных баклаг:
– Бренди!
Его выкрик не слишком утешил стрелков.
– Завтра ночью мы поделим это бренди. Мало, чтобы надраться. Достаточно, чтобы не замёрзнуть. Перебьём ублюдков – налакаетесь так, что чертям будет тошно!
Таясь, пробирались они между скальных уступов под волчий вой, доносящийся из отдаленья. Волки редко нападали на людей, хотя однажды Шарп видел хищника, который бросился на стреноженную лошадь, вырвал кус плоти из крестца и скрылся в темноте под гром запоздалых выстрелов.
Стрелки лезли вверх по склону. Луна то появлялась, то снова пряталась за тучи, меняя очертания местности, памятной Шарпу по предыдущему посещению.
Он вёл стрелков на север от Врат, примерно после полуночи изменил направление, забирая южнее. Идти стало легче – они уже не поднималась, а шли по косогору. Шарп страшился рассвета. Нужно было найти укрытие до того, как дозорные с башни смогут в слабых лучах восходящего солнца углядеть непрошенных гостей.
Башня была так близко, что Шарпа чуть удар не хватил, когда часовые подкинули в костерок высохший куст, и пламя взметнулось до небес, осветив древние стены. Пришлось сторожко пятиться к монастырю. Тут-то им и посчастливилось наткнуться на овраг.
Лощинка проходила в считанных метрах от глухих стен обители, но, если исключить необходимость сидеть тихо, как мыши, была идеальным открытием. Глубина её позволяла свободно разместиться майору, двум капитанам, четверым лейтенантам, одиннадцати сержантам и ста шестидесяти пяти рядовым.
Странный выдался Сочельник. Дома, в Англии, ощипывались гуси, окорока, текущие янтарным жирком, доставались из коптилен. Связки сочных колбас подвешивались над огнём, на котором варилась солонина, а в домах побогаче слуги извлекали из рассола свиные головы, дабы начинить их фаршем. В печах подходили пирожки с фруктами, их аромат смешивался с дразнящим духом свежего пива. Пламя играло на боках пузатых бутылок с вином, ждущим часа, когда его нагреют, добавят специй и вольют в объёмистую, вмещающую целое море, пуншевую чашу. Словом, этот день следовало проводить, изнемогая от разносящихся с кухни запахов в ожидании вечернего пиршества.
Удивительно, но испорченное Рождество не обозлило стрелков. Напротив, они гордились тем, что именно им поручили задание. Как подозревал Шарп, в их лютой ненависти к дезертирам была изрядная доля зависти. Любой солдат хоть раз, да задумывался о том, чтобы послать к чёрту службу и пуститься в бега. Потофе с Хейксвеллом воплотили в жизнь мечту о солдатском рае: месте, где много женщин, спиртного и никакой дисциплины. За такую дерзость их следовало наказать.
А вот капитану Фредериксону причины сознательности его парней виделись иначе. Красавчик Вильям подсел к Шарпу с Харпером и кивнул на свою роту:
– Всё оттого, что они романтики, сэр.
– Что?
Неожиданная точка зрения в устах человека с его внешностью.
– Выглядят, как жулики. Половина из них прирежет прохожего за шиллинг, другие – пьяницы, с радостью продадут родную мать за бутылку рома. Жулики и есть.
Капитан приподнял повязку, привычным жестом запустил в пустую глазницу палец. Смахнув влагу, сочащуюся из раны, он обтёр её о мундир:
– Не святые, нет, далеко не святые, но их задела за живое судьба захваченных женщин. Им нравится чувствовать себя спасителями несчастных и защитниками обиженных, – капитан криво ухмыльнулся, – Всяк волен честить вонючих солдафонов, но когда речь заходит о спасении, мы враз превращаемся в идиотских героев и рыцарей в белоснежных подштанниках.
Всё утро, пока вахту несли красномундирники, стрелки спали. Теперь пришла очередь парням Прайса отдыхать, а караульных у края оврага выставил Кросс. Враги почти не показывались: пара фигур маячила на верхней площадке сторожевой башни, да в полдень с востока появился конный разъезд. Утруждаться разведкой они не стали, скрылись в какой-то из складок местности, видимо, распили прихваченную бутылку и примерно через час потрусили обратно в долину.
Холод беспокоил сильнее. Ночью температура была ниже, но люди двигались. Сейчас они сидели без огня в мёрзлом овраге, продуваемом студёным ветром, несущем иногда мелкий промозглый дождь. Надо было что-то делать, и, когда всадники умчались восвояси, Шарп затеял детскую игру в салочки при условии жёсткого соблюдения тишины и ограничив поле действия половиной высоты лощины. Взрослые дяди с восторгом гонялись друг за другом, согнувшись в три погибели и полузадушенно хохоча. Участие офицеров придало игре особенную остроту. Самого Шарпа роняли дважды (для того, чтобы «осалить» игрока, надо было повалить его наземь), и Шарп каждый раз возвращал «сало» тому, от кого получил. Задора хватило на пару часов, зато по их истечении ни скука, ни холод не донимали бойцов Шарпа. День клонился к закату, и солдаты стали готовиться к ночной схватке.
Палашом Шарпа занялся Харпер. Когда стрелок умирал в госпитале в Саламанке, ирландец выкупил оружие и отремонтировал за собственные средства. Длинный прямой клинок предназначался для тяжёлой кавалерии, из-за веса с ним было нелегко управиться пехотинцу, но уж если первый удар настигал врага, второго обычно не требовалось, что на собственной шкуре испытал поставивший Шарпа на грань жизни и смерти француз Леру. Выводя оселком кромку на лезвии, Патрик заострил кончик и вернул оружие Шарпу:
