увесистым палашом, требовалось длительно упражнять правую руку в позиции, подобной той, в которой стоял Шарп. Кавалеристов впечатлила сила человека, держащего тяжёлый клинок на вытянутой руке столь долго и столь неподвижно.
Хейксвелл кашлянул. Смерть опять обошла его стороной. Он покосился на Фартингдейла:
– Разрешите обратиться, сэр.
Фартингдейл кивнул. Обадия сморщил харю в ухмылке. Узкое зеркало клинка отбрасывало на его жёлтую образину блики пламени костра и последних лучей светила.
– Всем сердцем желаю правосудия, сэр. Трибунала, то есть, сэр. Вы, сэр, сразу видать, джентльмен, сэр. Самый, что ни на есть, сэр.
Он был донельзя подобострастен. А сэр Огастес был донельзя польщён. Наконец, нашёлся кто-то, кто понимает, как следует обращаться к представителю высшего сословия:
– Я обещаю вам скорый и справедливый суд.
– Спасибо, сэр, да. Спасибо.
Хейксвелл дёрнулся к Фартингдейлу, но остриё палаша всё ещё щекотало ему кадык.
– Мистер Шарп! Отведите его к остальным военнопленным.
Фартингдейл, полагавший, что перехватил инициативу, вновь обрёл обычную для него спесь.
– А как же, сэр. А как же? – Шарп сверлил Хейксвелла взглядом, – Что за форма на тебе, рядовой?
– Форма, сэр? – с деланным удивлением Обадия осмотрел свой мундир, – Ах, эта? Я нашёл её, сэр, нашёл, ей-богу!
– Ты что, полковник?
– Нет, сэр, нет! – Хейксвелл косился на Фартингдейла, пытаясь обаять его щербатой улыбкой, – Меня заставили надеть её, сэр. Силой заставили, сэр. После того, как вынудили к ним присоединиться, сэр!
– Ты запятнал свою форму мерзкими преступлениями. Ты недостоин носить её, ведь так?
– Так, сэр! Да-да, сэр. Как вам угодно, сэр.
– Угодно, Обадия, угодно. – Мстительная усмешка растянула губы Шарпа, – Скидывай её.
Дюбретон, смеясь, перевёл последние реплики Хейксвелла и Шарпа товарищам. Те встретили перевод смешками и придвинулись к передним лукам сёдел.
– Сэр! – Хейксвелл воззвал к Фартингдейлу, но кончик палаша больно впился в горло.
– Раздевайся, ублюдок!
– Шарп!
– Раздевайся, кому сказал! Ну же!
Быстрое движение лезвия. Вспоротая кожа вокруг кадыка набухла и прорвалась кровавой капелью. Грузный детина развязал офицерский кушак, сбросил ремни. Пустые ножны звякнули о брусчатку. Комом упал красный мундир.
– Брюки и обувь, рядовой.
Фартингдейл возмутился:
– Шарп! Леди Фартингдейл смотрит! Прекратите!
Взгляд Хейксвелла устремился к балкону, откуда за происходящим наблюдала Жозефина. Шарп холодно отрезал:
– Если леди Фартингдейл не нравится, она может уйти с балкона, сэр. Этот человек позорит свою форму, свою родину, свой полк. В данный момент я могу спасти от поругания только одно из перечисленного. Раздевайся!
Хейксвелл сел на землю, снял сапоги; встал, спустил штаны и отшвырнул их ногой. Его била мелкая дрожь. Тонкая длинная рубаха, застёгнутая от шеи до колен, не спасала от холода. Солнце скрылось за западной стеной.
– Раздевайся, ну!
– Шарп!
Шарп ненавидел Хейксвелла, его жёлтую нездоровую кожу, грязные сосульки волос, рожу, простреливаемую судорогами. Ублюдок пытался убить его дочь, изнасиловать его жену. Ублюдок выпорол когда-то Шарпа так, что рёбра на спине голо светились сквозь лохмотья рваной плоти. Ублюдок убил Роберта Ноулза. Бог свидетель, как Шарпу хотелось прикончить ублюдка здесь и сейчас, но когда-то стрелок поклялся, что отдаст его в руки правосудия. Расстрельный взвод оборвёт жизнь человека, которого нельзя убить, и Шарп отпишет родителям Роберта Ноулза, что убийца их сына получил по заслугам.
Хейксвелл посмотрел на Жозефину, на Шарпа и попятился от кончика палаша. Сержант Больше? лягнул его в загривок, бросив обратно к Шарпу. Обадия проблеял, умоляюще глядя на Фартингдейла:
– Сэр?
Палаш вновь пришёл в движение. Вверх, вниз, крест-накрест! Разрезанная рубаха окрасилась кровью.
– Раздевайся!
Брызнули пуговицы. Хейксвелл, скуля, ободрал с себя исподнее. Притворство облетело с него вместе с тряпками, и его злоба была так же неприкрыта и омерзительна, как и его нагота.
Шарп подцепил концом палаша обрывок рубахи, обтёр лезвие и вернул его в ножны.
– Лейтенант Прайс!
– Да, сэр.
– Связать рядового Хейксвелла и отвести в донжон.
– Есть, сэр.
Напряжение во дворе спало. Четыре стрелка, те самые, которых Обадия перед штурмом Бадахоса пытался навсегда лишить их зелёных курток, уволокли бывшего сержанта прочь.
Дюбретон подобрал поводья:
– Зря вы его не прикончили.
– То-то, что зря, сэр.
– С другой стороны, мы же не расстреляли Потофе. Хорошенько присматривайте за ним, пока он парится, готовя вам пиршество.
– Будьте уверены, глядим в оба, сэр.
– Надеюсь, надеюсь. У французских поваров, майор Шарп, есть свои секреты. Впрочем, у кого их нет?
Он лукаво подмигнул Шарпу, указал глазами на конюшню и, попрощавшись жестом с Фартингдейлом, повернул скакуна:
– Au revoir!
Французы умчались. Шарп, холодея, взглянул на конюшню. Шестеро зевак в артиллерийской форме сгрудились в дверях. Сил ругаться не было, и Шарп просто приказал сержанту переписать их имена. Дай Бог, чтобы предположения французского полковника не пошли дальше наличия у британцев нескольких пушек.
Подходил к концу полный событий день Рождества Христова в замке имени Его матери.
Глава 16
Голоса немцев, поющих рождественские хоралы, затихали по мере того, как британская кавалькада приближалась к деревне. Восемь офицеров и Жозефина.
Пламя факелов, освещавших единственную улочку Адрадоса, окружали белые шары тумана. Сэр Огастес, настроенный весьма игриво (возможно, из-за Жозефины, пленительной, как никогда), даже изволил пошутить с Шарпом:
– Вполне вероятно, французы сервируют вам лягушачьи лапки. Шарп.
– Только ради этого и еду, сэр.
Подмораживало. С севера небо покрывали тучи. Лишь на юге светилась узкая полоска звёзд. Погодка завтра будет не ахти. Хоть бы не снег. Перспектива тащиться по снегу через перевал с возами Джилиленда и дезертирами не вызывала у Шарпа восторга.
