– Есть, сэр.
Ветерок наметал снег к подошвам Терезы. Проклятая долина. Проклятый перевал.
Дюбретон заговорил снова:
– Майор?
– Да, сэр?
– Всё.
– Всё?
– Мы уходим. Вы победили, майор. Вы победили.
Победа. Победа ценой жизни Терезы. Победа, оставившая его дитя без матери. Победа, разрывающая его сердце больнее картечи.
Майор Дюко из деревни наблюдал через подзорную трубу, как Шарп поднял тело жены и понёс к замку. Здоровенный сержант подобрал из сугроба палаш, и Дюко опустил оптику. Майор поклялся отомстить Шарпу, но месть (в этом Дюко был согласен с испанской пословицей) – блюдо, которое подают холодным. Час Дюко пробьёт.
Снег засыпал обломки куклы.
Рождество кончилось.
Эпилог
Шарп находился в той комнате, где всё началось в прошлом году. В прошлом году. Звучит странно. Однако, из песни слова не выкинешь, шёл десятый день нового 1813 года, с момента гибели Терезы миновало две недели. Близилась весна и новая компания.
Огонь пылал в камине, около которого Шарп с таким восторгом встретил весть о своём повышении. Сейчас от былого энтузиазма не было и следа.
Веллингтон покосился на Хогана. Ирландец демонстративно рассматривал потолок, и Веллингтон с натужной небрежностью сказал:
– Я вынужден оставить этих чёртовых ракетчиков, Шарп. Из-за вас.
– Да, мой лорд. – покорно ответил Шарп. Из-за кого же ещё. После успешного дебюта под Адрадосом было бы трудновато отправить Джилиленда обратно в Англию, – Простите, мой лорд.
– С другой стороны, вам-то они сослужили хорошую службу. – Пэр одарил стрелка одной из столь редких у него улыбок, – Не много ли вы на себя взяли, Шарп? Командовать целым батальоном!
Шарп кивнул:
– Сэра Огастеса тоже возмущало, что я много на себя беру.
Веллингтон помолчал:
– Правильно сделали. А что же сам сэр Огастес? Струсил?
Голос его был жёстким. Шарп заколебался, но Пэр не любил вранья, особенно вранья из вежливости.
– Да, сэр.
– Ну, и каково командовать батальоном? Понравилось?
– Временами, сэр.
Командующий встал перед камином, подняв полы плаща. Сапоги его густо покрывала грязь.
– Слава достаётся нелегко, а?
– Пожалуй, сэр.
– Мало кто это понимает. Люди считают, что быть командующим – одно удовольствие: знай себе – раздавай приказы да купайся в лучах славы, а ведь командование – это ответственность и тяжкий труд. Очень тяжкий, мерзкий порой. Как уборщик на бойне. Да, гадко. Да, противно. Но кто-то это делать должен!
Веллингтон вдруг спохватился, как будто сболтнул лишнее, и замолчал.
– Да, мой лорд.
Веллингтон махнул рукой на дверь:
– Вас вызовут, майор Шарп. Надо подыскать вам занятие. Майор, сражающийся в моих битвах, обязан быть занятым.
Шарп двинулся к выходу. Хоган следом. Пэр остановил их:
– Шарп?
– Да, мой лорд?
Веллингтон был смущён. Он посмотрел на кресло, на Шарпа:
– Я не сильно потревожу вашу рану, если напомню, что всякая боль со временем стихает?
– Не сильно, мой лорд. Спасибо.
Майор Майкл Хоган, верный друг, какого можно найти только в армии, шагал по улицам Френады:
– Вы уверены, Ричард?
– Абсолютно.
Минуту они шли молча. Шарп замкнулся в себе после смерти Терезы, а Хоган знал, насколько разрушительна бывает подобная замкнутость.
– Я встречу вас после всего.
– После всего?
– Да. – отрезал Хоган.
Вечером он собирался напоить Шарпа вусмерть, устроив ирландские поминки, пусть и несколько запоздалые. Вместе с Харпером они уговорили Шарпа. Капитан стрелков, Фредериксон, тоже обещал придти. Одноглазый полукровка произвёл на ирландца хорошее впечатление. Майора позабавили стенания Красавчика Вильяма по поводу того, что французы так и не удосужились сразиться с ним. Читая же рапорт Шарпа, Хоган в полной мере оценил скромность Фредериксона. Прайс присмотрит за ротой, а Хоган сегодня напоит Шарпа до бессознательности, вдрызг. Пусть прорвётся, наконец, гнойник в душе стрелка. Пусть Шарп говорит о Терезе, вспоминает Терезу, и утром, когда он проснётся, у него будет дьявольски болеть голова, но больше не будет болеть сердце.
– Я встречу вас, Ричард.
Ирландец перескочил глубокую колею на перекрёстке:
– Кстати, вашего приятеля сэра Огастеса вежливо попросили отсюда. Он едет домой.
– Да, я слышал.
– А о том, что «леди Фартингдейл» вернулась к себе в Лиссабон?
– И об этом.
Он получил от Жозефины гневное письмо, полное упрёков к нему и жалости к себе. В конце португалка сообщала, что ни о какой дружбе между ними не может быть и речи. Шарп порвал послание и бросил клочки в огонь. От письма ему стало худо. Не из-за Жозефины, из-за того, что Тереза видела, как он флиртует с Жозефиной. Сколько же боли он принёс своей жене. Своей жене.
Её похоронили в фамильном склепе в Касатехаде. Антонии предстояло расти без матери, и Шарп намеревался навещать её так часто, чтобы никто не посмел сказать, что у девочки отца тоже нет.
Иногда Шарп просыпался среди ночи и был счастлив, пока не вспоминал, что Терезы нет в живых, и тогда горе наваливалось на него вновь. Иногда на улице, приметив тонкую черноволосую девушку, он замирал. Сердце ёкало и обрывалось. Не она. Не Тереза. Тереза мертва.
Южно-Эссекский полк был выведен севернее Френады и построен в лощине. Расселина с одного бока резко понижалась. Там рос граб. В отличие от юного сородича из ныне разрушенного монастыря, этот граб успел вырасти и превратиться в могучее высокое дерево. У его корней зияла развёрстая могила. Рядом лежал пустой гроб.
Когда в коробе окажется тело, весь полк проведут мимо, скомандовав: «Равнение налево!», чтобы каждый видел, какое наказание ждёт дезертиров.
Профосы привели арестанта. Пока его прикручивали к морщинистому стволу, взгляд Шарпа был устремлён на сверкающие в лучах садящегося светила снежные верхушки холмов, окружающих Френаду.
