фризы. Но сейчас датчанин догадался, что перед ним бывалый воин. Его тело украшали синяки и кровавые царапины, он наверняка приготовился получить новые отметины от Вздоха Змея, но был полон решимости драться.
— Как тебя зовут? — спросил я датчанина.
Тот удивленно моргнул.
— Как твое имя, мальчик? — Я назвал его мальчиком, хотя сам был не намного старше.
— Хэстен, — ответил он.
— Хэстен — а дальше как?
— Хэстен Сторрисон, — назвал он имя своего отца.
— Дерись с ним! Не разговаривай! — прокричал кто-то из толпы.
Я повернулся и уставился на крикуна, и тот не смог выдержать моего взгляда. Потом я снова повернулся — очень быстро — и взмахнул Вздохом Змея. Хэстен машинально парировал удар, и меч рассек его палку, словно она была гнилая. В руках у датчанина остался только кусок деревяшки, в то время как толстая ясеневая палка длиной в ярд упала на землю.
— Убей его! — выкрикнул кто-то.
— Только пусти ему кровь, господин, — проговорил фриз. — Пожалуйста, господин, не надо его убивать. Он неплохой парень для датчанина. Просто пусти ему кровь, и мы тебе заплатим.
Я пинком отшвырнул обрубок палки и велел Хэстену:
— Подними!
Тот неуверенно посмотрел на меня. Чтобы поднять палку, ему требовалось подойти на всю длину привязи, потом нагнуться — и тогда он подставил бы спину под удар Вздоха Змея.
Кинув на меня полный горечи взгляд из-под гривы грязных волос, Хэстен решил, что я не нападу, когда он нагнется. Датчанин подошел к палке, наклонился — и тогда я пинком отбросил ее еще на несколько дюймов.
— Подними! — приказал я снова.
Он все еще держал обломок шеста и, сделав еще один шаг и натянув свою привязь, внезапно попытался воткнуть сломанный конец мне в живот.
Датчанин действовал быстро, но я почти ожидал этого и перехватил его запястье левой рукой.
— Подними! — велел я в третий раз, крепко, до боли, сжав его руку.
На сей раз пленник послушался, наклонившись за палкой. Пытаясь ее достать, он крепко натянул свою привязь, и я полоснул лезвием меча по натянутой веревке. Хэстен упал вниз лицом, когда веревка порвалась. Наступив датчанину на спину, я упер в него кончик меча.
— Альфред велел привести к нему всех датских пленников, — обратился я фризам.
Все трое смотрели на меня, но молчали.
— Так почему же вы не отвели к королю этого человека? — вопросил я.
— Мы об этом не знали, господин, — ответил один из них. — Нам никто не сказал.
И это было неудивительно, потому что Альфред не отдавал такого приказа.
— Теперь мы отведем его к королю, господин, — заверил меня второй.
— Я сэкономлю вам время и силы. — Я снял ногу со спины Хэстена. — Вставай! — велел я на датском.
Затем бросил монету мальчику, державшему мою лошадь, сел в седло и протянул Хэстену руку, приказав:
— Садись сзади!
Фризы запротестовали, надвигаясь на меня с обнаженными мечами. Вытащив Осиное Жало, я отдал его Хэстену, который все еще не сел на коня, потом развернул лошадь к фризам и улыбнулся.
— Эти люди, — махнул я мечом в сторону толпы, — уже и так считают меня убийцей. А еще я тот самый человек, который сошелся в смертельном поединке с Уббой Лотброксоном на берегу моря и убил его. Я говорю это, чтобы твои друзья могли похвастаться, что ты пал от руки не кого-нибудь, а самого Утреда Беббанбургского.
Я опустил меч, нацелив острие на ближайшего ко мне фриза, и тот отшатнулся. Остальные, больше уже не жаждавшие драки, последовали его примеру. Хэстен сел сзади меня в седло, и я пришпорил лошадь, послав ее в толпу, которая нехотя расступилась.
Когда мы покинули ярмарку, я заставил Хэстена спешиться и отдать мне Осиное Жало.
— Как ты попал в плен? — спросил я.
Он рассказал, что был на одном из судов Гутрума, которые угодили в шторм, и судно его затонуло, но он вцепился в какой-то обломок и был выброшен на берег, где его и нашли фризы.
— Нас было двое, господин, но мой товарищ умер.
— Теперь ты свободен, — сказал я.
— Свободен? — не понял он.
— Теперь ты мой вассал, — пояснил я, — и принесешь мне клятву верности, а я дам тебе меч.
— Но почему ты так поступаешь? — изумился он.
— Потому что когда-то меня спас датчанин, — ответил я, — и мне нравятся датчане.
А еще Хэстен был очень кстати, потому что я нуждался в людях. Я не доверял Одде Младшему и боялся Стеапу Снотора, воина Одды, вот почему мне требовались в Окстоне мечи.
Милдрит, конечно, не хотела, чтобы в доме ее отца жили вооруженные датчане. Ей нужны были слуги и крестьяне, чтобы пахать землю и доить коров, но я заявил, что ее муж как-никак — лорд, а лордам просто необходимы воины.
Я и впрямь был лордом, лордом нортумбрийским. Утред Беббанбургский, вот как меня зовут. Мои предки, которые вели свой род от бога войны Вотана (датчане называют его Один), когда-то были полноправными властителями в Северной Англии, и если бы родной дядя бессовестно не украл у меня Беббанбург, когда мне было десять лет от роду, я бы все еще жил там, в безопасности — нортумбрийский лорд в своей омываемой морем крепости. Датчане покорили Нортумбрию, и король Риксиг, который во всем подчинялся им, словно кукла, которую дергают за веревочки, правил в Эофервике, но Беббанбург был слишком неприступен, чтобы датчане его взяли, и в этой крепости сейчас засел мой дядя, именовавший себя олдерменом Эльфриком. Датчане не трогали его, пока он не причинял им неприятностей, и я частенько мечтал, как однажды вернусь в Нортумбрию и потребую то, что принадлежит мне по праву рождения. Но вот только как этого добиться?
Чтобы взять Беббанбург, мне требовалась армия, а у меня имелся лишь один-единственный воин — молодой датчанин Хэстен.
А ведь помимо дяди у меня в Нортумбрии были и другие враги. Ярл Кьяртан и его сын Свен, потерявший из-за меня глаз, с радостью бы меня убили, а дядя еще и заплатил бы им за это. Так что сейчас мне в Нортумбрию лучше не соваться. Но я туда еще непременно вернусь. Этого жаждала моя душа, и я хотел бы вернуться туда вместе с моим другом Рагнаром Младшим: он был жив, его корабль выдержал шторм. Я услышал это от священника, который следил за переговорами близ Эксанкестера. Он заверил меня, что ярл Рагнар входил в делегацию знатных датчан, явившихся от Гутрума.
— Настоящий великан, — сказал мне священник, — и на редкость громогласный.
Услышав это описание, я удостоверился, что Рагнар жив, и сердце мое возрадовалось, потому что я знал: мое будущее связано с ним, а вовсе не с Альфредом. Когда переговоры закончатся и заключат перемирие, датчане, без сомнения, покинут Эксанкестер, и тогда я принесу свой меч Рагнару и обращу клинок против ненавистного Альфреда.
Я сказал Милдрит, что мы оставим Дефнаскир и отправимся к Рагнару, что я стану сражаться под орлиным знаменем Рагнара и буду преследовать по законам кровной мести Кьяртана и вероломного дядю. Услышав это, Милдрит разразилась слезами и никак не могла успокоиться.
Я не выношу женского плача. Милдрит очень страдала от моего решения и пребывала в растерянности, а я в ответ на нее злился — и мы рычали друг на друга, как дикие коты, а дождь все лил и лил. Я ярился, словно зверь в клетке, желая, чтобы Альфред и Гутрум поскорей закончили свою болтовню, потому что все знали: Альфред позволит Гутруму уйти. А как только тот покинет Эксанкестер, я смогу присоединиться к датчанам. И не важно, пойдет со мной Милдрит или не пойдет, только бы сын, носивший мое имя, был со мной.
