подземелья, приманят ваших детей пением и танцами и увлекут их за собой прямо в ад. Поэтому идите и забросайте стену землей. А когда это будет сделано, возвращайтесь ко мне за наградой.
В монастырской кружке для подаяний лежало несколько монет, и Планшар решил отдать их сервам.
— Я доверяю тебе, Верик! — заключил он. — Не копайте дальше. Просто забросайте стену землей.
Сервы поспешно отправились исполнять приказание, а аббат, проводив их взглядом, пробормотал короткую молитву, прося Господа простить ему эту маленькую ложь. Разумеется, он вовсе не считал, будто под старой часовней Астарака замурованы демоны, зато понимал, что находка графа должна быть скрыта, а страх перед энкантадами позволял надеяться, что работа будет исполнена как следует. Покончив с этим делом, Планшар вернулся в свою келью. Неожиданное появление в монастыре графа оторвало аббата от чтения письма, доставленного час назад. Письмо прислали из цистерцианской обители в Ломбардии, и теперь Планшар перечитывал его, размышляя, нужно ли сообщить братии его ужасное содержание. Решив, что лучше этого не делать, он преклонил колени в молитве.
Ему подумалось, что он живет в мире зла.
И вот на эту юдоль греха обрушилась кара Господня. Смысл письма был именно таков, и Планшару оставалось только молиться. «Fiat voluntas tua, — повторял он снова и снова. — Да будет воля Твоя».
И весь ужас в том, подумал аббат, что Господня воля вершится.
Первым делом нужно было собрать как можно больше выпущенных стрел. В Англии или в тех землях Франции, где давно установилась власть английского короля, всегда можно было разжиться новыми стрелами, но здесь, в Гаскони, стрел днем с огнем не найдешь. Стрелы для боевых луков изготавливали в английских графствах и отсылали туда, где размещались отряды лучников, но здесь, вдалеке от ближайшего английского гарнизона, пополнить запасы было негде и каждая стрела была на вес золота. Поэтому Томас и ходил от трупа к трупу, собирая стрелы. Большая часть стрел с широкими наконечниками так плотно засела в конской плоти, что извлечь можно было одни лишь древки, но и они могли пригодиться. Запас наконечников имелся у каждого стрелка, хотя, если была такая возможность, люди старались вырезать наконечники из трупов. Стрелы-пробойники извлекались без труда. Если находили стрелу, пролетевшую мимо цели и просто валявшуюся на земле, она становилась предметом шуток.
— Эй, Сэм! — крикнул Джейк. — Я тут стрелу подобрал, никак твоя. Ты промахнулся на целую чертову милю.
— Это не моя. Это Женни промазала, кто же еще?
— Том! — Джейк еще раньше приметил за рекой двух свиней. — Можно я смотаюсь на тот берег за ужином?
— Сперва стрелы, Джейк, — сказал Томас, — а ужин потом.
Он склонился над мертвой лошадью и воткнул в нее нож в попытке извлечь широкий зазубренный наконечник. Сэр Гийом собирал части доспехов, отстегивал с мертвецов наголенники, наплечники и латные рукавицы. Какой-то ратник стаскивал с покойника кольчугу, лучники охапками уносили мечи. Десять вражеских лошадей достались англичанам либо целыми и невредимыми, либо отделались легкими, поддающимися лечению ранами. Остальные либо погибли, либо так мучились, что Сэм добил их боевым топором.
Англичане одержали полную, безоговорочную победу. Лучшего нельзя и желать, тем паче что пленник, которого захватил Робби, очевидно был предводителем вражеского отряда. Круглолицый, здоровенный, взмокший от пота детина смотрел очень сердито.
— Это наследник графа Бера, — сообщил Робби подошедшему Томасу. — Его племянник. А самого графа здесь не было.
Жослен скользнул взглядом по Томасу и, увидев его обагренные кровью руки, лук и мешок со стрелами, решил, что тот человек незначительный и повернулся поэтому к сэру Гийому.
— Ты здесь командуешь? — требовательно спросил Жослен.
Сэр Гийом жестом указал на Томаса.
— Он.
Жослен обомлел. Он в ужасе смотрел, как обирают его раненых воинов. Хорошо еще, что двое его собственных ратников, Виллесиль с товарищем, остались в живых. Но они не могли сражаться в полную силу, когда лошади под ними были убиты. Один из дядюшкиных людей лишился правой руки, еще один умирал, раненный стрелой в живот. Жослен попытался подсчитать погибших и уцелевших: выходило, что удрать за реку удалось лишь шестерым или семерым.
Еретичка занималась мародерством вместе с солдатами. Поняв, кто она такая, Жослен плюнул, потом осенил себя крестным знамением, однако продолжал пялиться на девушку в серебристой кольчуге, как зачарованный. Такой красавицы он еще никогда не встречал.
— Она заговоренная, — сухо обронил сэр Гийом, заметив, куда смотрит пленник.
— Итак, сколько же ты стоишь? — спросил Томас Жослена.
— Мой дядя отсыплет вам за меня полной мерой, — натянуто ответил Жослен.
Он все еще сомневался, что Томас — начальник отряда. Еще больше он сомневался, что дядюшка согласится заплатить за него щедрый выкуп, однако не собирался сообщать о таких подозрениях победителям; умолчал он также о том, что в его собственном ленном владении Безье можно наскрести разве что пригоршню экю, да и то при большом везении. Безье представляло собой убогую деревеньку в Пикардии, и, продав ее с потрохами, удалось бы в лучшем случае выкупить пленную козу.
Он снова глянул на Женевьеву, дивясь ее длинным ногам и светящимся волосам.
— Вы разбили нас, потому что заручились помощью дьявола, — с горечью заметил он.
— В бою никогда не мешает иметь могущественных союзников, — отозвался Томас и повернулся туда, где возились среди трупов его бойцы. — Поспешайте, ребята! — крикнул он. — Нам нужно вернуться домой до полуночи.
Люди его были довольны. Они знали, что каждому достанется часть денег за Жослена, хотя львиная часть выкупа принадлежала Робби, да и за менее ценных пленников тоже немного перепадет. Вдобавок они разжились шлемами, оружием, щитами, мечами и лошадьми, не понесли потерь, и лишь двое ратников получили незначительные царапины. Дело удалось на славу, и они смеялись, забирая своих лошадей, нагружая захваченных животных добычей и готовясь к отъезду.
И в этот момент, переехав брод, к ним направился одинокий всадник.
Сэр Гийом, заметивший его первым, окликнул Томаса, и тот, обернувшись, по черно-белому одеянию признал в приближавшемся всаднике доминиканца.
— Не стрелять! — крикнул Томас своим людям. — Опустить луки!
Он направился к сидящему на низкорослой кобыле священнику. Женевьева уже успела сесть в седло, но спрыгнула и, нагнав Томаса, шепнула:
— Его зовут отец Рубер.
Лицо ее было бледным, в голосе звучала обида.
— Человек, который пытал тебя? — спросил Томас.
— Мерзавец! — сказала девушка.
Томасу показалось, что она с трудом сдерживает слезы; он понимал, какие чувства она испытывает, ибо сам пережил подобное унижение от рук палача. Он вспомнил, как умолял своего мучителя, вспомнил свое бессилие, свой страх и постыдную благодарность, переполнявшую его в те мгновения, когда муки прекращались.
Отец Рубер осадил лошадь шагах в двадцати от Томаса и окинул взглядом мертвые тела.
— Исповедались ли они? — спросил он.
— Нет, — сказал Томас, — но если ты хочешь, то можешь отпустить им грехи. А потом возвращайся в Бера и скажи графу, что его племянник у нас и мы намерены договориться с ним о выкупе.
