Загадки первых русских князей

летописи сообщает, что Святослав родился в 6450 (942) году^{165}. Летописи сообщают о браке Игоря и Ольги под 6411 (903) годом, получается, что 39 лет у них не было детей. В предыдущей главе, рассуждая о реальности летописного возраста русских князей, мы пришли к выводу о том, что свадьба Игоря и Ольги произошла позднее, а приурочивание ее к 903 году связано со стремлением летописца доказать, что Игорь был сыном Рюрика. Кроме того, Игорь, как и все русские князья X века, был женат не один раз. Вероятно, сын Игоря Глеб, о котором упоминается в Иоакимовской летописи, появился от одного из этих браков^{166}. Летописец же, стремясь поднять престиж святой Ольги, умолчал о наличии у Игоря других жен и детей и превратил жизнь Игоря в историю о его многолетней любви только к Ольге.

Предположение о более позднем времени заключения брака Игоря и Ольги и их относительной молодости на момент гибели Игоря снимает все противоречия и, как может показаться, делает рождение Святослава в 942 году вполне вероятным. Б. А. Рыбаков считает, что к этому же времени относится и брак Игоря с Ольгой. Исходя из этого, он следующим образом определяет дату рождения Ольги: «Замуж в Древней Руси выходили обычно в 16–18 лет. Ольга по этим расчетам родилась в 924–927 гг. В момент бесед с Константином (Багрянородным. — А.К.) ей должно было быть 28–32 года»^{167}. Это предположение действительно позволяет объяснить, почему Ольга в 945 году имела трехлетнего сына, а в 50-х годах X века все еще оставалась молодой и красивой. Считать 942 год датой рождения Святослава согласны многие историки, как признающие 903 год датой женитьбы Игоря на Ольге, так и не признающие. На Руси княжича на коня впервые сажали в три года, да и из летописного текста следует, что Святослав был совсем маленьким.

Однако еще при жизни отца Святослав управлял Новгородом^{168} . Он участвовал в заключении договора с греками на равных с другими князьями, от него в Византию ездил особый представитель, что свидетельствует о наличии у сына Игоря своей дружины, своих людей. Кроме того, в 970 году у Святослава, родившегося якобы в 942 году и дожившего, следовательно, до 28 лет, было, по меньшей мере, три взрослых сына. Если учесть, что в условиях нестабильного X века на самостоятельное княжение они могли быть определены не раньше достижения 15–16 лет, то окажется, что их отцом Святослав стал уже к 12 годам. То, что «мальчики» Святослава были взрослыми мужчинами, видно из того, что самое позднее в 969 году Святослав привел старшему из них Ярополку в жены плененную «грекиню», которая позднее родила Святополка Окаянного. Не менее зрелым «мужем» оказывается и самый «младшенький» из Святославичей — Владимир, получивший в управление Новгород. Согласно скандинавским сагам об Олаве Трюггвасоне, оказавшемся в Новгороде в начале или, самое позднее, в середине 70-х годов X века, Владимир уже был женат. Что же касается его возраста, то саги дают ему прозвище «Старый», что говорит о многом^{169}. Не менее интересно и сообщение немецкого автора XI века Титмара Мерзербургского о том, что Владимир Святой умер в глубокой старости^{170}. Получается, что не Святослав, а Владимир должен был родиться в 40-е годы X века, чтобы соответствовать всем этим характеристикам. В связи с этим нельзя не вспомнить сообщение «Летописца Переяславля Суздальского» о том, что Владимир умер в возрасте 73 лет, то есть родился он в 942 году^{171}.

В. Н. Татищев, опираясь на имевшиеся у него «Новгородский и Ростовский манускрипты», полагал, что Святослав родился в 6428 (920) году^{172}. О. М. Рапов обратил внимание на то, что в Повести временных лет по Ипатьевской летописи рождение Святослава произошло в один год со смертью царя Болгарии Симеона. Учитывая относительность дат раннего летописания, О. М. Рапов пришел к выводу, что Святослав родился не в 942, а в 927 году, когда, как известно, и умер Симеон Болгарский^{173}. Таким образом, рождение Святослава произошло в 20-е годы X века и, следовательно, в середине 40-х годов ему опекуны уже были не нужны. Правда, летописи сообщают, что при Святославе находился кормилец Асмуд, но не следует видеть в «кормильце» только некое подобие «дядьки». Кормильцы были не только наставниками, но и руководителями, советчиками, воеводами князей даже в зрелом возрасте, оставаясь при них, по существу, всю жизнь. Таким образом, Святослав не обязательно должен был быть ребенком, чтобы иметь кормильца.

Что же касается рассказа об участии малолетнего Святослава в битве с древлянами и метании им копья, то у многих народов был известен древний обычай начинать бой с того, что вождь первым бросает копье в противника. Этот знак объявления войны принадлежит к числу древнейших и весьма распространенных. В скандинавских сагах «вождь первый бросает копье в противника, тем самым посвящая этого последнего Одину и обеспечивая себе победу; такое объяснение в большинстве случаев дают нам саги. Обычай этот несомненно более древний, чем сам Один и его культ в том виде, в каком мы его знаем по сагам, Эдде и т. д. Но известен он не только у скандинавов и вообще германцев. В Древнем Риме при объявлении войны жрец-фециал, стоя на границе вражеской территории, бросал туда окровавленное копье. По Аммиану Марцеллину, вождь хионитов, северных соседей Ирана, «по обычаю своего народа и наших фециалов», начинает битву с того же самого действия. По Генриху Латвийскому, литовцы под Кукенойсом [Кокнесе] кидают копье в Двину в знак отказа от мира с немцами. Вероятно, о пережиточном обрядовом действии сообщается и в рассказе Ипатьевской летописи под 1245 г. о войне галицко-волынских князей с Польшей: дойдя до Вислы, Василько Романович «стрели… чересъ… Вислу, не могоша бо переехати си рекы понеже наводнилася бяше». Невольно напрашивается сопоставление с легендами о Карле Великом в старофранцузских хрониках, где Карл, овладев Испанией, бросает копье в море, преграждающее ему путь к дальнейшим завоеваниям, а также с весьма близким рассказом об императоре Оттоне II в Дании в 975 г. в исландской саге об Олаве, сыне Трюггви»^{174}. Отголоском этого обычая являются, вероятно, слова князя Игоря Святославича в «Слове о полку Игореве»: «Хочу копье преломить на границе поля Половецкого».

Итак, метание копья в противника у разных народов, в том числе и у русов, имело ритуальное, символическое значение: с него обычно начинался любой бой. Возникает вопрос, а не был ли рассказ о метании копья Святослава шаблоном, употреблявшемся в эпосе? Ведь о Святославе существовал цикл устных сказаний, впоследствии внесенных в летопись. В подобных циклах героический путь богатыря начинается обычно с раннего детства. Здесь можно привести многочисленные параллели с эпосами разных народов. В «гиперболически раннем возрасте вступают на воинский путь герои-малолетки в различных эпосах: Михайло Игнатьевич и Саур в русских былинах, киргизский Манас, калмыцкий Джангар и его сын со своими сверстниками, узбекский Алпамыш, казахский Кобланди и его сын. Батыры-малолетки есть и в огузеком, и в алтайском эпосах и в других»^{175}. Вряд ли эпизод с метанием копья Святославом стоит вне подобной традиции. В целом же, как отмечалось выше, вся история воспитания Ольгой Святослава находит себе параллели в русских былинах. Летописец так старательно подчеркивает, что Святослав в момент гибели отца «был мал», что складывается впечатление о существовании в его время иных точек зрения на этот счет, с которыми он спорит.

Итак, у нас есть все основания считать, что Ольга заняла киевский стол как княгиня, а не как воспитательница сына. Об этом же свидетельствует наличие многочисленных памятных мест и преданий об Ольге. В народе помнили и уважали эту княгиню. Все предания об Ольге связаны с ее устроительной деятельностью на благо Руси, в то время как предания о Святославе рассказывают о его походах в дальние земли, которые летописцы считали бессмысленными. Правил же Святослав в каком-то другом месте. Возможно, в Новгороде, о чем сообщает Константин Багрянородный и некоторые поздние летописи^{176}. Какой бы город не занимал Святослав, ясно, что не он, а Ольга сидела в Киеве. Святослав же был в положении одного из союзных князей.

Как же складывались отношения матери и сына в последующем? Судить об этом трудно из-за недостатка источников. Впрочем, мы можем с уверенностью утверждать, что, по крайней мере, до середины 50-х годов X века никаких изменений в их отношениях, да и в системе управления Русью не произошло. Доказательством тому служит описание визита Ольги в Царьград, сохранившееся в труде императора Константина Багрянородного — «О церемониях византийского двора»^{177} .

Среди историков нет единого мнения по поводу датировки этой поездки Ольги. Дело в том, что