покрытием поверх картона. Ее предназначение мне абсолютно непонятно… откладываю в сторону… Только тут я замечаю, что за мной подглядывают чьи-то глаза с полки напротив. В полумраке купе я не могу толком рассмотреть: кто этот человек.
— Я вам мешаю? — говорю я шопотом змеи.
Глаза тут же гаснут.
Внезапно поезд начинает резко тормозить. Я ждал этого —в моем купе найден труп… остановка на ближайшей станции. Не закончив осмотр сумочки, я выключаю ночник. Я стараюсь не вспоминать ночной кошмар. Хорошо помню до сих пор то безразличие к собственной жизни, которое охватило меня в те минуты. Безразличие смертельной усталости. Оно переходит в глубокий сон.
Мне казалось, что сон длился не больше получаса.
— Эй, засоня, — меня толкают в бок.
Я продираю глаза. В купе светло. Утро. За окном ползет городской пристанционный пейзаж: пакгаузы, семафоры, одиночки локомотивы, депо… колеса медленно стукают на стыках и стрелках.
А расталкивает меня мосластый господин с лошадиным лицом. На голове господина уродливая шляпа в. мелкую клетку. Откуда он знает, что я должен выходить?
Свешиваюсь вниз. Черт возьми! В купе еще два пассажира: дамочка с вислыми щеками бульдога и … карлик! У него огромная лысая голова монстра. Если семейная парочка уже одета в плащи и готова на выход, то карла только что встал и сидит, красуясь в ярком халатике из желтого шелка с черными драконами.
Надо же! Она предупреждала о гадкой семейной парочке с карликом, который прятал в меню вагона- ресторана мою фотографию. Й вот они окружили меня тайным кольцом. Волей жребия я угодил в самое распроклятое купе.
Увидев мое нависшее лицо, карла поднимает мерзкую мордочку и пытается изобразить полное равнодушие — чуть ли не зевает. Но я легко узнаю скрытый блеск глаз: это он следил за мной ночью.
Больше ни слова.
Поправляю спутанные локоны. Сейчас, задним числом, понимаю, что меня принимали либо за наглого педика, либо за рейвера.
Выхожу в коридор…
Когда поезд наконец остановился и я, стоя у вагонного окна, пытался отыскать глазами название станции прибытия, прямо к моему окну, по платформе перрона спокойно подошла молодая брюнетка с манерами стервозной секретарши. Супруги и карлик явно медлили с выходом, желая узнать кто будет меня встречать. При этом все трое делали вид, что знакомы друг с другом только как пассажиры.
Я уставился на девушку во все глаза.
На стервочке сверкал берет из черной синтетики и такой же лаковый ломкий плащ. В руке она держала короткий стек, которым и постучала в стекло. Стук был властным и угрожающим. Она явно знала кто я такой, Она явно встречала именно меня, и ее нисколько не смущал мой скандальозный видок с локонами под венецианской сеткой.
Стараясь не выдать свое полное непонимание происходящего, я чуть-чуть приспустил коридорное стекло. Как видите, я уже вполне стал человеком. В просвет хлынули звуки вокзала. Гудки машин с привокзальной площади. Грохот тележек носильщиков. Я молча, бесстрастно смотрел ей прямо в лицо: каким образом можно узнать, что я приеду в последнем вагоне, в четвертом купе, если я сам узнал об этом всего лишь несколько часов назад?
— Привет, Герман! — и она помахала рукой в черной перчатке.
Итак, значит меня зовут Герман.
Но это мужское имя.
Выходит — я не женщина.
Глава 2
Мне всегда не везет. Если я забываю зонтик, обязательно пойдет проливной дождь. А если я его не забуду, то обязательно потеряю в конце дня, потому что дождя не будет. Мои бутерброды всегда падают вниз намасленной стороной, а если я надену новые колготки — обязательно напорюсь на гвоздь. Когда я покупаю билет в театр, то сижу по закону подлости на Г3 месте, а впереди, заслоняя сцену, сидит дылда ростом с каланчу. А если я выбираю в кондитерской трубочку с кремом, в ней, как нарочно, — нет крема. Каждый божий день на меня нападают тридцать три несчастья и все какие-нибудь кусачие пустяки, и я стараюсь их не замечать. Потому что я знаю, мелкие неприятности — это моя расплата с судьбой за то, что по большому счету мне всегда чудовищно, необъяснимо, неправдоподобно, просто сказочно везет. Например, я могу наспор купить лотерейный билет с лотка у метро и обязательно крупно выиграю. Однажды я выиграла в баккара колоссальную сумму денег. Мне тогда фартило почти четыре часа подряд. Я чуть сама не спятила.
Но не буду забегать вперед.
Моя история слишком непроста, чтобы расказывать о ней наспех. С самого рождения меня злобно преследует рок. У меня не было никаких шансов спастись. И все же я победила. О, это жуткая история — первый раз меня хотели шлепнуть, когда мне было всего три годика. Вот почему мне хочется все рассказать, чтобы освободиться от прошлого. Сколько раз я просыпалась от чувства — мой палец на притопленном спусковом крючке, револьвер вот-вот пальнет в тайного врага.
Но я опять забегаю вперед.
Так вот, скажу сразу, я еще совсем молода для таких исповедей. Мне, наверное, лет двадцать пять. Я не знаю ни точной даты своего рождения, ни настоящего имени, которое мне тогда дали, ни места где я родилась. Но я не сирота. Одно из первых воспоминаний — это мамины поцелуи. Она достает меня из уютной кроватки и страстно целует в щечки. Я начинаю плакать, а затем улыбаюсь. Ее волосы приятно ласкают лицо, а кожа пахнет чудесной свежестью цветов. Почему-то ее глаза блестят от слез… Помню черную собаку с острыми ушами, она сидит в золотом кресле, как человек, положив лапы на стол, смотрит на меня сердитыми глазами и тихо и зло рычит, я снова плачу, вдруг меня подхватывают чьи-то сильные руки. Это мужчина с белыми волосами до плеч. Как приятно обнимать его загорелую шею. Отец поднимает меня к потолку на сильных руках, страшно, но я смеюсь от счастья, видно как он сильно любит свою крошку… Помню остров куда мы втроем едем на быстроходной лодке через синее море, там песок и пальмы, а на пляже стоят маленькие каменные пушки… Вдруг я остаюсь одна. Хорошо помню бесконечный день в пустом доме, это огромный и прекрасный дом полный красивых вещей, ветер колышет легкие шторы на высоких окнах, я боюсь их шелковых прикосновений, я брожу из комнаты в комнату — значит мне уже три или четыре годика — в мертвой тишине, и на мой громкий плач: — я хочу есть — никто не отзывается. Внезапно входит страшный человек, он весь черного цвета, у него черные руки и черное лицо, хотя сам он весь в белом. Он идет, ступая на цыпочках, и кого-то ищет. В его руке шприц, а я страшно боюсь уколов. Может быть он ищет меня? Я прячусь под столиком накрытым длинной скатертью. Прячусь и смотрю на его ботинки через желтую бахрому кистей. Вот он ступает на леопардовую шкуру, которая лежит рядом со столиком. Черные лаковые ботинки на белых леопардовых пятнах! Это так страшно. Вдруг в комнату вбегает черный пес и… находит меня. Страшная морда заглядывает под скатерть, от ужаса я вырубаюсь и больше ничего не помню… Затем картина жизни резко меняется. Теперь я живу не одна, вокруг много-много детей, они противные и злые, а вместо уютной постельки в спальне я сплю в большой зале, где кроме моей еще много других детских кроваток. Мне все время страшно. Особенно ночью, когда в окна залы смотрит луна и вся спальня разлинована черно-белыми полосами. А еще все время хочется есть. И сколько я ни плачу, родители никогда уже не приходят. Они меня бросили! За что?… Потом другой противный дом полный детей, затем еще один, затем третий. Это воспитательные дома для детей-сирот. Я ни с кем не дружу. Всех ненавижу. Веду себя дерзко. Однажды укусила за руку воспитательницу. Нам не разрешалось ворочаться с боку на бок, когда мы засыпали. А еще требовали, чтобы руки во сне всегда лежали поверх одеяла. Услышав скрип койки дежурная воспиталка вбегала в палату и, отыскав виновную, вытаскивала в одной ночной рубашке в коридор, стоять босиком на холодном полу полчаса с подушкой на вытянутых руках. Как я ненавидела эти подушки — на застеленных кроватках они должны были стоять одинаковым у всех треугольничком, на который повязывался пионерский галстук. Мою постель всегда перетряхивали и
