заставляли застилать заново по три-четыре раза. А затем еще оставляли без обеда. Так вот эта воспиталка по кличке Гадюка Ивановна вытащила меня в коридор, хотя я не ворочалась, и держала руки поверх одеяла, вытащила и стала тихо бить по голове костяшками пальцев. Я озверела от несправедливости и укусила ее руку до крови. Тогда меня запирают на весь день в пустой темной комнате. Это первое наказание в моей жизни. Но я уже не плачу. Я уже знаю, что моих родителей нигде нет, что никто больше в щечки не расцелует. И вдруг из дыры в полу вылезает мерзкая крыса, я вскакиваю на кровать и кричу. Крыса сама пугается такого вопля и убегает под землю. А за дверью слышится смех дежурной, которая смотрит в комнату через отверстие в железной двери. Ну, гады! Смейтесь! Но я ни за что не заплачу! Я только сильней стискиваю зубы… Последний детский дом был самым противным: унылое уродливое здание на пустыре, решетки на окнах, туалетная вонь на всех трех этажах, запах хлорки, злые, жадные, лживые девочки и мальчики. Здесь я пошла в школу, здесь прошли три самых ужасных года моей жизни. У меня всего одна подружка — немая девочка с голубыми глазами. Она может ходить по ночам с закрытыми глазами. Я пробую ей подражать, но натыкаюсь на предметы. Ее зовут Верочка по прозвищу Веревочка, потому что фамилия ее — Веревкина. Однажды она открывает мне тайну — она умеет говорить, но притворяется немой, чтобы меньше наказывали. И еще она не хочет учиться. Мы дружим еще крепче. Я учу ее считалоч-ке-заговору от беды: экете пекете чукете ме, абуль фа-будь, дуль сане… Я первой ей рассказываю о том, что жила раньше в красивом доме с белыми шторами и плавала на остров, что у меня были игрушки.
А теперь у меня всего две своих вещи — маленькое круглое зеркальце, да пустой флакон из-под духов, который я нашла и который до сих пор чудесно пахнет, как кожа моей мамы. И еще я свистнула книжку из школьной библиотеки — это сказки Перро, я прячу ее под матрасом. Моя любимая сказка о Золушке и принце, о том как она потеряла на бале хрустальную туфельку и чем все это кончилось. Это маленькая дешевая книжечка в красной картонной обложке, где страницы исчерканы карандашом, а рисунки подклеены с обратной стороны страницами из другой книжки.
Я читаю ее и стараюсь не плакать. Фиг вам, паскуды!
И вдруг все снова меняется, как по мановению волшебной палочки. Сима! тебя к директору… Меня тогда звали Симой. А фамилия моя была Крюкова. Я упираюсь, я ни в чем не провинилась, но меня тащат силой, а там — в кабинете директора, — меня внезапно начинает обнимать и целовать незнакомая женщина с золотыми зубами. Она кажется мне жуткой старухой. Кроме того, меня так давно не ласкали, что я чуть не вскрикнула… но от незнакомки пахнет тем самым дивным запахом цветочной свежести, каким веяло от маминой кожи, и не так робко и печально, как из пустого флакона, а сильно и страстно… и я замираю в объятьях старухи, как пойманный зверек.
Директор заявляет, что меня отыскала близкая родственница и я буду исключена из интерната. Я молчу, я уже согласна, я даже позорно держусь за чужую руку, от которой так чудесно пахнет.
С тех пор «Ревийон» — мои любимые духи.
— Никакая ты не Сима! — заявляет тут же тетушка Магда, — ты Элиза! Элиза Розмарин! Я чуть не грохнулась на пол от неожиданности. И она увозит меня из противного двора на красивой черной машине, прочь от гадкого дома, на зависть всем девчонкам, что глазеют на нас из окон мерзкой тюрьмы. Я только лишь забежала на минутку попрощаться с Веревочкой. Узнав, что я уезжаю навсегда, она разрыдалась и принялась меня колотить от отчаяния: зачем ты меня бросаешь? возьми меня с собой! ты гадкая, гадкая! предательница! я тебя никогда не прощу! назло тебе не буду больше расти!
И я ударила ее по щеке… до сих пор совестно!
Вытащила из под матраса свои сокровища и, сломя голову, вниз, к выходу. Я летела, как на крыльях. Я боялась, что тетушка передумает. Кто бросит в меня камень?
А потом был поезд!
Я впервые еду в поезде, впервые ем пирожные с ореховой начинкой, впервые пью чай из стакана с подстаканником. Я Элиза, а не Сима! Элиза такое красивое имя! И тебе не девять, а десять лет, продолжает говорить чудеса моя добрая волшебница… Ешь, еще хочешь? И в купе приносят еще одну порцию сладостей. В глазах у тетушки стоят тихие слезы. И вовсе она не старая и не страшная!
С тех пор я стала сладкоежкой. Сладости для меня — знак свободы, вкус счастья.
А потом мы приехали в большой-большой город. Это была Москва. Моя тетушка Магдалина жила одна в просторной квартире, где было много живых цветов, белых штор, столиков, а еще разных картин с видами морей и кораблями, и островами. Она сказала, что ее покойный муж был адмиралом и достала из кабинетного стола альбом в сафьяновом переплете: Элиза, смотри. Там было несколько фотографий миленькой крошки, которую держала на руках красивая дама с лилейными щечками. Сердце мое стукнуло. Да, это моя мама, а крошка — я сама. Потом я увидела себя на руках спортивного мужчины в рубашке с короткими рукавами. Но где его белые чудные волосы до самых плеч? Почему-то он был обрит наголо. Словом, он мне не понравился. «Се тон пэр». Это твой отец', — сказала моя тетушка по-французски и я прекрасно поняла сказанное. Тут выяснилось, что я умею с детства говорить на двух языках — русском и французском! Оказалось, что я родилась в Марокко и жила в большом доме на берегу моря. Моя мать была очень богата. Так вот откуда в моей памяти тот страшный человек с черным лицом, ведь Марокко находится в Африке. И я тут же узнала его на одной из тех фотографий — он стоял вдали на парадном крыльце и держал в руках поднос с бутылками. А у ног чернолицего сидел огромный чернильный пес с острыми ушами. Дог! И мне опять стало страшно, как в тот роковой день, когда меня, наверное, хотели убить.
Что же я узнала еще?
Я узнала, что мой отец — шпион! Что его завербовала британская разведка, когда он сам шпионил дипломатом в Австралии — ого! — и тогда, когда его разоблачили наши и приговорили к смерти, отец познакомился с мамой, бежал в Европу, стал ее мужем и долго скрывался от мести русской разведки. И мама помогала ему.
— Они живы? — прошептала я, пряча глаза и зная ответ.
Тетушка крепко обняла мои плечики и сказала сквозь слезы: нет, Элиза: они утонули во время шторма на море на прогулочной яхте. А тебя увезли на родину отца, в Россию, потому что родители мамочки были против ее брака с отцом и считали тебя незаконным ребенком, без прав на наследство. Она была очень красива, артистична и несчастна. Ее звали Розали. А фамилию она отдала тебе — Розмарин.
Розали Розмарин, прошептала я, кусая губы, чтобы не зареветь.
А имя отца я тебе пока сказать не могу, как шпион он был заочно приговорен к смертной казни. Тебе ведь тоже отомстили, моя девочка, отдали в дом для сирот под чужой фамилией. Они знали как я любила племянника, твоего отца. Знали, что я могу тебя содержать, но спрятали — все делалось назло, из чувства мести и низкой обиды. Сорвать досаду на сироте?! Тетушка вздохнула и вытерла слезы душистым платочком из белого батиста.
Чтобы тебя отыскать понадобилось несколько лет. Я истратила кучу денег на взятки.
Надо же! Мой отец шпион! В тот момент это известие захватило больше всего. Шпион. Туши свет! Я видела шпионов только в кино и они всегда были моими любимцами, самый умный, самый красивый и смелый человек на экране всегда был шпионом. Мой отец — герой!
Тетушка накормила меня миндальными пирожными и уложила спать в уютной комнатке, в чистой кроватке, на белоснежных простынях, под голубым одеялом в цветастом пододеяльнике. Но сначала искупала меня в ванной, вылив в горячую воду половину шампуня. Я никогда не видела столько пены. Словом, я уже была влюблена в нее по уши. «И она, наверное, полюбит меня», — шептала я самой себе, уткнувшись носом в белейшую подушку. Можно было ворочаться и не держать руки поверх одеяла, а свернуться калачиком. Но я не могла заснуть. Все вокруг казалось чудесным: столик с зеркалом у окна, корешки книг в книжном шкафу, матовый напольный ночник, чей свет был мягок и нежен. Даже картина на стене, где тонул военный корабль под парусами, не казалась страшной, я смотрела на матросиков, которые влезли на обломок мачты и радовались, что они тоже спаслись, как я… Только тот, кто знает что такое жить на виду сотен чужих глаз поймет мой восторг — я была одна в целой комнате!
От прошлого осталось только зеркальце, пустой флакончик из-под духов, да украденная из библиотеки книжка сказок — мой амулет. Все это я положила в ящик своего шкафа.
Утром я нечаянно раскокала статуэтку купидона в гостиной. Но тетушка Магда меня даже не отругала. Сейчас я понимаю, что это был первый сигнал рока. С той маленькой античной фигурки из розового бисквита и началась череда всех моих мелких несчастий, а значит отсюда же надо вести счет полосе чертовских удач.
