Челино посмотрел на него. Широкие скулы и подбородок заросли щетиной. Сколько ему лет, не разберешь. Наверно, уже пожилой. Чего-то таится. Солдаты всегда охотно говорят о своих ранах, болезнях, а этот…
– Говорят, на дорогах стоят заставы, проверяют раненых, – безразличным тоном сказал Челино. – Ищут дезертиров. Овра о нас заботится.
Овра – политическая полиция. Челино уголком глаза наблюдал за тосканцем: как будет он реагировать? Веки тосканца дрогнули, он открыл глаза и тревожно спросил:
– Неужели проверяют? – Помолчал немного и тоже безразлично добавил: – Ну, это меня не касается. Боюсь, как бы не отняли пальцы… Дезертиров ищут! – тосканец передразнил непонятно кого. – Теперь мы все дезертиры… Чудное дело: когда один бежал – дезертир, все вместе – отступление.
Челино согласился.
– А как тебя зовут? – спросил он.
– Зачем тебе? – снова насторожился тосканец. У него мелькнула мысль: «Уж не овровец ли этот черномазый парень? Что-то подозрительно он расспрашивает обо всем…»
В комнату вошел запоздавший солдат, волоча за собой ранец. В другой руке у него была винтовка. Разговор оборвался. Солдат осмотрелся.
– Подвиньтесь-ка, ребята, – сказал он, заметив, что эти двое не спят. – Измучился, как собака.
Тосканец недовольно пробормотал что-то, но подвинулся ближе к Челино.
– Ложись. Всем места хватит.
– Хватит, дьявол бы их побрал… На погосте тоже сейчас вповалку кладут. Нам везде места хватит. Гениально командуют! Спасибо дуче! – Солдат втиснулся между тосканцем и спящим соседом.
– Тише ты! Дурной иль пьяный? Держи язык за зубами, не один небось здесь. – Тосканец испуганно оглянулся.
Челино тоже стало не по себе. Он никогда не слышал, чтобы так откровенно и пренебрежительно отзывались о Муссолини. Как бы не нажить греха с такими разговорами! Сделал вид, что засыпает.
– Чего мне тише? Не правду, что ли, я говорю? Здесь нас бьют, в Африке бьют, а мы все пыжимся, кричим, что наступаем… Слыхал? Тосканскую дивизию греки в дым разделали. Только что подошла свежая. Теперь Албания для нас, считай, тоже накрылась.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, раз говорю. Хотите, послушайте моего совета – подавайтесь отсюда, да побыстрее. Греки на побережье вышли.
Пошептались немного еще и заснули. Под утро, когда в проемах окон обозначился белесый, неясный рассвет, Челино почувствовал, что его кто-то толкает.
– Послушай, – прошептал ему на ухо тосканец, – ты слышал, что говорил этот солдат вчера вечером?
– Не все. А что?
– Может, и правда, стоит пораньше сматывать удочки?
– Как их смотаешь? – Челино тоже подумывал, как бы выбраться поскорее из этого людского месива.
– Возьмем подводу и пораньше уедем. Сейчас дороги свободнее.
– Как ее взять? Я запрягать не умею.
– Городской, видно… Я запрягу.
Солдаты осторожно поднялись, чтобы не разбудить спящих, и вышли во двор. Светало. Тосканец подошел к повозке, что стояла ближе к воротам. Зевнул, помочился, прикидывая, как бы аккуратнее все сделать.
– Подержи ранец, – сказал он Челино и принялся запрягать лошадь.
Больной рукой орудовал, как здоровой. «Врет, что отморозил», – подумал Бруно.
– Поехали, – вполголоса сказал тосканец. – Придержи немного ворота – заденет.
– А меня что, забыли?!
Оба замерли на месте. Оглянулись – перед ними стоял солдат, который говорил с ними ночью.
– Я тоже с вами. Подождите, захвачу ранец.
Не дожидаясь ответа, солдат исчез в темном провале двери.
– Принесла еще нелегкая! – недовольно сказал тосканец. – С его языком пропадешь. Теперь уж нечего делать…
Когда солдат вышел, они вывели лошадь на улицу, притворили ворота и тронулись в путь. Челино с трудом взобрался в телегу и стал на колени – сидеть было больно.
Сразу за деревней каменистая дорога круто спускалась вниз и за мостом снова шла в гору. Некормленая лошадь с трудом тянула повозку, скользила копытами по заледенелой земле. Перевалили через седловину, ехать стало полегче. Повозка сама подталкивала конягу, и лошадь упиралась всеми ногами, вылезала из хомута.
– Так немудрено и в обрыв сверзиться – костей не соберешь. Надо что-то придумать.
