Будто в подтверждение из рощицы выкатили повозки. Лошади в упряжке мчались прямо по полю, их преследовала группа конников с длинными пиками. Они настигли беглецов и поразили страшным оружием коней, повозки остановились.
— Пустить против них кавалерию! Прикрыть обоз! — негодующе воскликнул Наполеон и отъехал в сторону.
— Генерал! — спустя немного, позвал он пасынка. — Этот набег казаков, если вы не прогоните их, вам может дорого стоить. Я уже потерял два часа. Это грабеж времени! Берегитесь моего гнева, генерал!
Евгений побледнел, нервно дернулась щека: он знал, что деспотичный отчим на ветер слов не бросал.
— Мой император, я сделаю все возможное…
— И невозможное! — Наполеон повернул коня и поскакал назад, к Шевардинскому холму.
— Адъютантов ко мне! — выкрикнул Богарнэ. — Всех, какие есть поблизости!
И тотчас к нему заспешили со всех сторон всадники.
— Скакать к Орнано! К Дельзону! К моей гвардии! Передать: атаки прекратить и двинуться к флангу, против казаков! Делать это немедленно! Иначе нас сомнут!
Вскоре двадцатипятитысячное войско Богарнэ, отказавшись от фронтовых наступательных действий, двинулось к левому флангу.
Матвей Иванович в схватку не ввязывался: руководил полками издали. Разместив атаманский полк в лесу, с опушки наблюдал за происходящим.
— А мы-то, батя, скоро? — ерзал в седле Иван.
— Стой и зри! Придет время — вступимся, — с явным недовольством ответил отец. Он сам испытывал неодолимое желание поработать сабелькой. — Поди поближе, что скажу.
— Что, батя?
— Вот как начнут те полки отходить, так атаманцы и пойдут лавой, чтобы, значит, прикрыть отход полков. А то, что держу вас в резерве, так оно объяснимо: в сражении всегда надобен резерв. Без него никак нельзя. Тот не командир, кто его не имеет. Об этом всегда помни.
— А когда будет отход?
— Потерпи. Балабин! — подозвал он полковника. — Играй «отбой». Трубача направь вот туда, — указал Платов вперед и влево.
К сражавшимся конникам стеной надвигались каре пехотных батальонов.
Из перелеска выехал всадник, поскакал в сторону полков. Приблизившись к ним, вскинул блеснувшую на солнце трубу, подал сигнал на отход.
Внимание Матвея Ивановича привлекли два казака, сидевшие на одной лошади. Они начали отход в числе первых, но конь под тяжестью двух седоков не мог угнаться за другими. Придя в себя, французские драгуны пустились вдогонку отходившим.
— Сучьи дети! — вскипел Матвей Иванович. — Что ж им не помогут! Ведь захватят же французы!
— Дозвольте с сотней на выручку! — попросился Иван.
— Давай! Не мешкай!
— Со-отня-я! За мной! — послышался ломкий голос сына.
На опушку вырвались всадники.
Вскинув подзорную трубу, Матвей Иванович наблюдал за сотней Ивана, схлестнувшейся с драгунами. Вступив с ними в схватку, сотня прикрыла двоих скакавших на одном коне казаков. Не подоспей, непременно бы их посекли.
Матвей Иванович огляделся. Корпус Уварова, направляясь к Масловскому лесу, скрылся из вида. Казачьи полки тоже отходили, атаманский полк сдерживал неприятельскую кавалерию. Французская пехота продолжала движение в их сторону. Участился посвист неприятельских пуль.
«Дело сделали. Пора отходить и нам», — Матвей Иванович приказал дать команду.
— Кто были те двое? Прознал про них? — по возвращении из рейда спросил Платов сына.
— А как же! Казаки из полка Власова. Один казак, а второй, раненый, урядник… Фамилия казака навроде бы Разин…
— Не Разин, а Розин, — поправил его Матвей Иванович. — Разиных на Дону нет. Были когда-то.
После расправы над бунтовщиком Стенькой пришел на Дон царский указ, чтобы все, кто носит его фамилию, сменили бы на Розина или Рагозина.
На свою штаб-квартиру Платов возвратился ночью, уставший и не в духе. Полковник Шперберг протянул письма. На конверте одного Матвей Иванович узнал почерк старшей дочери, падчерицы Екатерины. Она жила в Новом Черкасске.
— Ты прежде о деле докладывай, — заметил он полковнику. — Указания какие поступали?
— Новых не было. А донесение написал. Прочитайте.
— Читай, а я послушаю.
Подвинув свечу, Шперберг раскрыл папку и стал читать донесение о действиях полков за день. Матвей Иванович слушал, не перебивая, иногда по лицу проскальзывала неодобрительная гримаса.
— Ну и любитель ты, полковник, расписывать баталии. Как сочинитель. Про лихость Грекова убери, а то подумают неверно. Упомяни об Иловайском да Власове. И Жирова не обойди. Поболее впиши простых казаков, они творили дело.
Потом распечатал письмо дочери. Вести были неутешительны: серьезно болела жена, болезнь не отпускала. Дочь осторожно просила приехать, навестить больную.
«Нашла о чем хлопотать! — досадуя, ответил ей мысленно Матвей Иванович. — Об этом ли сейчас думать, когда Москва, Россия в опасности!» Сунул письмо в карман.
— А не было ли вестей от Денисова?
Вот уже сколько времени прошло, как он повелел оставшемуся за него наказным атаманом Денисову Андриану Карповичу поднять на Дону всех казаков — от мала до старца — и направить к Москве.
— Нет, ничего более из Нового Черкасска не было.
Матвей Иванович принялся ходить из угла в угол избы. На стене двигалась его большая тень.
Вид у него совсем не боевой: генеральские с лампасами штаны заправлены в шерстяные ручной вязки носки, на ногах легкие чирики, в вырезе рубахи проглядывала старческая морщинистая шея.
— Сейчас, полковник, садись, и пиши Андриану Денисову письмо насчет ополчения. — Матвей Иванович представил лицо Денисова: тяжелое, бородатое, на большом упрямом лбу две глубокие складки. Но умен, отважен, не зря был любимцем Александра Васильевича Суворова. — Изреки ему от меня строгий наказ, чтоб слал сюда все казачество. Тянуть более никак не можно. Возвращусь на Дон, с него строго спрошу за медлительность. Так и напиши! Каждый час дорог!
После битвы
Сражение у Бородино продолжалось до глубокой ночи. Ценою почти семидесяти тысяч убитых и раненых французам удалось захватить батарею Раевского, деревню Семеновское, Утицкий курган и деревню Утица. Однако решающего успеха не было достигнуто. Русская армия, хотя и понесла немалые потери, но не отступила. Ночью, предприняв наступление, она почти полностью восстановила положение.
В ту же ночь в квартире главнокомандующего состоялся нелицеприятный разговор Кутузова с начальником штаба бароном Беннигсеном.
Михаил Илларионович понимал, что, несмотря на утрату части позиций и огромные потери русской армии, сражение не проиграно. Он сознавал, что частный успех обошелся неприятелю такими же, если не большими, жертвами, что тот восполнит их не скоро и если продолжит наступление, то сделает это на свою погибель. Однако фельдмаршал находился в состоянии крайнего возбуждения еще и оттого, что барон
