— Вот и парламентер. Сражение выиграно, — сказал Толь Платову.
Твердо ступая, офицер-парламентер приблизился к Барклаю, отдал честь:
— Генерал, я выполняю поручение маршала Мармона. Он просит прекратить сражение, готов принять условия перемирия.
Поутру 19 марта союзные войска вступили в Париж. Шествие открыл лейб-гвардии казачий полк генерала Орлова-Денисова. За ночь донцы вычистили коней, амуницию, и гвардейцы имели грозный и вместе с тем привлекательный вид.
После донцов проследовала колонна генералитета, в которой находился и Платов. Он ехал рядом с Раевским. За генеральской колонной повзводно шла пехота и кавалерия, замыкали шествие артиллерийские батареи. Миновав предместье Сен-Мартень, войска вступили на внутренний бульвар столицы и по нему вышли к Королевской улице, на площадь Людовика, а затем на Елисейские поля.
Казачий полк Гордеева расположился на окраине столицы, в домах горожан.
На второй день казак Прохор Кутнев отпросился у хорунжего в город, купить дратву: в сотне он числился чеботарем.
— Иди, да не задерживайся, — предупредил хорунжий.
В городе творилось невообразимое. Народ заполнил улицы, скверы, площади. На стенах домов расклеены прокламации: «Жители Парижа! Правители наши были бы изменниками противу вас и Отечества, если бы по низшим уважениям личности заставили долее молчать глас совести, — читал вслух грамотный. — Она же громко вопиет, что всех злосчастий, вас удручающих, виной один человек…»
— Кто же? — вопросили из толпы.
— Известное дело кто: Наполеон!
— Не сметь упрекать императора! Он — великий из великих!
— Тот-то великий, что принес нам столько горя!
— Будь проклят твой великий! Мой муж не вернулся из России!
— У меня погиб в Италии брат!
Особенно многолюдно было вблизи тех мест, где расположились на постой войска. Предприимчивые торгаши развернули бойкую торговлю, сбывая втридорога несведущим в коммерческих делах солдатам сомнительного качества товары и различные безделушки.
Прохор ловил на себе любопытные взгляды, кивки и с чистосердечной простотой отвечал.
На дверях многих закусочных висели картонки с выведенным непонятным для французов словом бистро. Прохор зашел в одно.
— О-о, бистро, бистро! — засуетился хозяин и поставил перед ним стакан вина и какую-то закуску.
— И себе! — гость ткнул пальцем в грудь хозяина.
— О-о! Да-да! — ответил тот.
Они выпили густое, кофейного цвета вино.
— Хорошо! — подмигнул казак.
— О-о, хо-ро-шо, — с трудом выговорил француз. Прохор пошел дальше, вышел на городскую площадь, где за сквером возвышался кафедральный собор. Неожиданно пред ним вырос монах, осенил Прохора крестом и заговорил. Прохор слушал непонятную речь, улыбался. Вокруг образовалась толпа. Какой-то бородач тыкал пальцем в грудь Прохора, что-то спрашивал.
— Казак я, казак, — объяснял Прохор. — Донской я… В Париже — Сена, в Расее — Дон… Понимаешь?
— До-он, до-он, — улыбался бородач и показывал на колокольню собора.
Чернявая красотка вызывающе посматривала на Прохора. «Ах, шельма! Такую бы приласкать!» — промелькнула у него грешная мысль. Прохор озорно подмигнул, и она в ответ залилась смехом. Потом бесцеремонно ухватила его под руку и увлекла с собой…
Вернулся Прохор в полк на рассвете. В висках ломило, на душе было муторно.
— Дратву-то хоть купил? — спросил хорунжий.
— Купил, только шут знает, где ее задевал, — соврал Прохор.
Однажды Матвей Иванович попал на Елисейские поля, где располагались бивуаком казачьи полки. В сопровождении начальников обошел лагерь.
— Дозвольте, ваше сиятельство, стихи в вашу честь прочитать? — выступил вперед есаул.
— А, Котельников! — узнал письмоводителя Матвей Иванович. — Стихи? В мою честь? Оные нужно слагать в их честь, — указал он на окруживших казаков.
— И они не обойдены высоким словом.
Казаки затихли, слушали казацкого поэта, излагавшего стихами то, что ими было пережито.
Когда Котельников кончил, Матвей Иванович подошел к нему, обнял:
— Спасибо, есаул, уважил. Спасибо, что прославил казачью удаль и отвагу, преданность людей Дона. Хорошо, скажу я вам. И много ль у вас сложено?
— Целая тетрадь, ваше сиятельство.
— Непременно их нужно пропечатать. Вы, есаул, потом о себе напомните.
В том же году Матвей Иванович помог Котельникову отпечатать книжечку в военно-походной типографии. Дальнейшая судьба автора была трагична. Разуверившись в религии, он выступил против церкви, был судим. Отбывал наказание в Шлиссельбургской крепости, а потом был сослан в Соловецкий монастырь, где и умер.
Однажды внимание проезжавшего по улице Матвея Ивановича привлек спешащий людской поток.
— Что там такое? Разузнай! — приказал он адъютанту Кириллу Грекову.
— Там статую Наполеонову стаскивают, — доложил есаул.
Посреди широкой Вандомской площади возвышалась высокая мраморная колонна со статуей Наполеона. От статуи во все стороны тянулись канаты, закрепленные на воротах.
— Приготовиться! — пронеслась команда. — Опускай!
Люди стали вращать вороты, статуя дрогнула. Повиснув на канатах, слегка раскачиваясь, стала медленно опускаться.
— Бра-а-во! Бра-а-во! — прокатилось над площадью. Матвей Иванович вдруг вспомнил, как несколько дней назад он сопровождал в свите Александра. На площади у колонны император тогда остановился, взглянул на статую своего врага и сказал французским чинам:
— У меня, пожалуй, закружилась бы голова на такой высоте.
— Да, да, — согласились французы, поняв намек…
Свергли не только статую. Через несколько дней Наполеон подписал в Фонтенбло отречение от власти, простился с гвардией и был препровожден на остров Эльба.
