обязательства… Похоже, у старика крыша слегка сдвинулась… Дядя Изя поглядел на меня хитро оценивающим взглядом.
– Значит, берешь в компаньоны? Мой покойный папа, чтоб ему на том свете хорошо жилось, всегда говорил: «Не имей в компаньонах гоев»… И вот я сейчас подумал, что подобрать компаньона моей нации я вряд ли смогу, по причине почти полного их отсутствия, – старик притворно вздохнул. Придется работать с тем, что есть… А теперь, компаньон, пора вспрыснуть сделку, ребята уже разгрузили ящики и товар, пора присоединяться к коллективу. А коллектив уже гулял на славу. Дверь трактира распахнулась без нашего участия, и из дверного проема перед Изиным носом промелькнуло тело. Промелькнуло, покатилось кубарем и замерло в пыли. Зайдя внутрь помещения, мы застали картину назревающего убийства. Разгоряченные выпивкой возчики обступили группу маратовцев, зажатых в углу. В руках уже посверкивали ножи. Сжатые кулаки и красные лица возчиков не сулили ничего хорошего маратовцам. Те в свою очередь имели бледный вид от предыдущих ранений и перспективы быть немножко мертвыми. Но держались они вполне храбро.
– Ша, дети мои! – гаркнул дядя Изя. – Што за шум в моем курятнике?
Оказалось, что зашедшие перекусить раненные маратовцы, не ведая о последних событиях, оказались перед перспективой продолжения боевых действий выплеснутых из Полиса. Но я со стариком, и подошедшим Толиком быстро разрулили ситуацию, взяв бывших маратовцев под свое крыло. Да им и самим уже не хотелось ехать в Полис, и работа охранниками при Ярмарке вполне их могла устроить. Так, что бывшие противники сообща подняли бедолагу, выкинутого на улицу, и в знак примирения был выпит не один кувшин самогона.
Видя такое дело, я тоже присоединился к компании (все равно не успею догнать возчиков уехавших в село), и гуляли мы до самого утра так, что запасы спиртного у Толика подошли к концу. Но возчики уверили, что это все ерунда и достали бочонок коньяка, реквизированный в поместье Паука, и пьянка продолжалась весь день. Только к утру хмурые возчики слегка проспавшиеся, но с помятыми лицами двинулись в обратном направлении, я поехал с ними вместе…
Повозки, возвращавшиеся из Степаново, я встретил у своего родного поселка, и проводил их через ловушки до самого тракта. Мы успели обсудить с Лешей Седым список необходимых товаров, которые они привезут через пару недель на Ярмарку к моему компаньону. В свою очередь я заверил его, что необходимые продукты будут у Изи на складе, а за излишки сельского товара они могут расплатиться золотом.
Летний вечер, я только что выехал из леса. Вдали, на пригорке уже виден хутор. Вяло полаивают местные песики, слышен плач ребенка и звуки ругани в каком-то доме. Нет, дома все лучше, звезды ярче, небо чище и воздух, воздух-то какой…! Ворон, скотина, опять в коровью лепешку наступил, мало сам не упал, так и от мыслей патриотических отвлек…
Въезжая в хутор, я поздоровался с Костей Рябым, он сегодня в дозоре, правильно Ефимыч сделал, жатва жатвой, а хутор охранять нужно. Кстати о жатве, похоже, в мое отсутствие уже половину урожая сняли, вон сколько скирд по полю наставили. Въезжаю в хутор, собаки, проявив некоторую активность, все ж меня узнали и помахивая хвостами, разбежались. Заворачиваю Ворона на двор тестя… Тишина… И тут я заблажил…, ну что-то в голову стукнуло.
Какого хрена?! Я вернулся живой! А меня ни кто не встречает. Даже собака дворовая не гавкнула… Вроде посмотрела, отметила своего, ну и ладно… Спят они, что ли? Ну, щас… разбужу. Принял я из фляжки для храбрости, достал гранатомет… Ну и жахнул в воздух… Вроде салюта…
Смотрю, тесть с пушкой во двор выскакивает, сам встрепанный, волосы торчком, глаза и в темноте красным светятся.
– А, што, хто, здесь?! – охрип бедняга от страха…
– Да зять твой непутевый вернулся, – спокойно так говорю, а самого обида гложет, Настена даже не почуяла, что мужик ее вернулся.
Ну, увидел, увидел, расслабился, – расплылся в улыбке, обниматься полез, а у меня в душе все равно ком холодный сидит.
– Ну, ты даешь, сынок! Шас все хуторские прибегут. – Ну и что? – слегка пьяно (вот ведь, с ходу зацепило) побормотал я, слюнявя небритую челюсть тестя.
– Ладно, ладно, сынок, ты дома… все хорошо, а Настасья спит, тяжело ей беременность дается, сходу понял мое состояние старый. Приобнял так ласково, как дед в детстве.
– Пойдем в хату, счас стол накроем, посидим, обскажешь все подробно, а то какие-то чужие приехали, всякие страсти нам рассказывали. Настена аж слегла после этого, не верила все, что ты жив остался.
Тут и теща здороваться полезла. Прям на пороге всего обцеловала – общупала. К Настене в светелку добрался, смотрю: спит… Спит, прямо сон непробудный одолел бабу, ну вижу, что все нормально, и не стал ее будить. И вот как только увидел ее спящую, и по детски беззащитную, так комок в груди и рассосался, честное слово.
Сидим с тестем, он только подливать успевает, а я только сейчас понял, что все время с того момента, когда из дома в Полис выехал, как сжатая пружина был… Ну, отпустило, отпустило сейчас. Уснул я в темной комнате, что жену беспокоить? Пьяный, грязный с дороги, а очнулся под утро… Она гладит меня по отросшей щетине, нежно так, не проснулся бы даже, только родной, теплый запах детского молока и свежей ромашки, разбудил меня. Ух-ты, моя роднуля! Прижал к себе спросонья, но сразу отстранился… В баню, в баню сначала, смыть всю городскую заразу, а уж потом, я до тебя доберусь…
Утро следующего дня. Мы с женой трясемся на телеге, за вчерашний день все уже было обговорено и решено ехать смотреть наше новое место жительства. Дом на хуторе еще не достроен, жить у тестя как-то стеснительно. Надо плотников на строительство нового жилища в Степаново настропалить. Из-за бугра показались крыши домов села. И наполовину убранное поле желтеющей пшеницы открылось в низине за околицей Степанова. Народ трудился, убирая урожай, но что-то мало баб серпили пшеницу, связывая ее в снопы. А мужиков вообще было только двое… Где мать их за ногу, остальные работнички? Да, неладно что-то в нашенском болоте. Едем по центральной улице, и у бывшего дома старосты вижу толпу сельчан, посреди которой дед Максим толкает речь, а за углом дома кого-то тихо колошматили.
– Где староста? Химик долбанный, куда провалился?!
– Так вот я и говорю, пока нам баб не выделят, на соль работать не пойдем, – убеждающе вещал оратор, – дом это хорошо, а бабы… – и тут дед осекся. Ага, меня увидел, старый пес. – Так какую тебе бабу выделять, старый пенек? Дед смутился, часто заморгал, вдарил соплей о землю, и застенчиво размазывая слизь носком сапога, уставился в прибитую землю.
– Так, Степан Василич, – начал он, как будто со мной виделся сегодня не менее трех раз, – мне енти лахудры и даром не нужны, я за опчество страдаю, можна сказать, вместе столька страданий на душу приняли, пообещяли нам семь верст до небес, а вышло как? – старый ехидно сощурившись уставился на меня.
– Ну и как, дед, вышло?
– Да никак! Вчерась наши ставили дом для обчества, ну наш молодой Сергунька Конопатый с девкой соседской полюбовно договаривался, а как вечером молодежь хороводится начала, так его местные и начали валять, всего чуть не растерзали, особенно вон тот старался, – и дед показал на тихо постанывающего избиваемого.
А, Щербатый опять в центре внимания.
– Так, девка все равно не его, у него своя баба есть, так не-ет, он еще одну на себя хочет… – вещал дед Максим.
– А где же весь народ?
– Так кто его знает. Часть вроде на том конце села накапливаются, у дома нынешнего старосты. Наверное, нас мочить собираются. Дружинники почти все отъехали в сторону топей. Вроде шугали там кого-то, а Юрий с частью людей за солью еще спозаранку подался. Бабы и девки кто в поле, кто по ягоды ушли – доложил обстановку дед, с тревогой поглядывая на дальний конец села. А там накопившуюся толпу у дома старосты прорвало в нашу сторону. Вон и сам Иван Семенович впереди пылит. Народ с дрекольем и холодным оружием шумно приближался, явно подзуживаемый старостой. Матерная ругань внезапно смолкла, ага…, признали хозяина. Староста мгновенно затерялся в толпе… Шалишь, Иван Семенович, ну-ка, поманил я его пальчиком, и народ, выдавив моего ставленника, отхлынул…
