– У меня двойня. Да Степушка, я же чувствую, как они кулачками и ножками одновременно стучат, – тихо и немного жалобно говорила она, – а ведь скоро уже, и ты Степан, за бабкой Аленой на хутор заранее съезди, да и мать мою позови, страшно мне, одной с чужими бабами здесь быть во время родов. Да еще сны тяжелые снятся, да коровенку, которую ты прислал, обменяй на старую, уж больно к ее молоку я привыкла, а у этой молоко полынью и потом пахнет, нехочу… А гепардики хорошие, все меня обнюхивают, знать молоко у меня скоро подойдет. Пищат так жалобно, вроде за мамку признали…
– Ты мне их не порть, я завтра охотничью суку найду в поселке, щенков утопим, вот она пускай гепардов и воспитывает, – говорю ей со строгостью в голосе. А самому и сладко и страшно, за нее и детей своих, точно, завтра за тещей пошлю и повитухой, дом не совсем маленький, расположимся как- нибудь.
А мне еще предстояло провести общее собрание общины… Дело сложное и неприятное для многих. Поделить часть скота, земельные наделы. Многоженство… Вот перечень основных вопросов. Но точно уравниловки я не потерплю, каждый получит то, что заслужил, и хотя я долгое время не присутствовал на своей земле, в этом вопросе вполне могу положиться на Юру. А где не смогу, почую по общему настроению сельчан на собрании. Да и доносчиков хоть я и не жалую, выслушать придется, и сделать выводы…
Только срать, да родить нельзя годить, – как говаривала моя матушка… это я насчет Настены.
– Точно двойня, – твердо сказала появившаяся у нас бабка Алена, – дня через два рожать будет, а ты накануне, сынок, из дома иди… На охоту что ли? Нечего тут делать будет, только себя изведешь – измучаешь. Грибков там пособирай, ягод принеси или олешка надыбай.
– Да что ты бабка, какие ягоды по осени?
– А ты, сынок, все равно сходи, на лес посмотри, подумай, успокойся, вон какой дерганый после своих поездок стал… Лес-то, он лечит… Да и Митьку, дружка своего беспутного прихвати, а то совсем забыли, что охотниками – добытчиками когда то были… Так мы с Митькой и оказались на своей заимке, в осеннем, наполненном дождевой сыростью лесу. Осенние дожди уже пошли, и Юрину идею с воздушным шаром пришлось отложить. Сидим сейчас, греемся у очага, протапливаем изрядно запущенную избушку, слушаем лес, возмущенно шумящий под порывами западного ветра, и молчим пока, думая каждый о своем…
– Как думаешь, почему многие люди к старости становятся глухими? – прервал молчание Митька.
– Ну, болезни разные, а у кого и раны влияют на слух… – осторожно так отвечаю, а сам подумал, что Митька сильно изменился с тех пор, как его родню убили, и это первый случай с тех пор, когда он заговорил первым да еще совсем на непонятную тему.
– Нет, Степ, мне кажется, что люди глухими и плохо видящими к старости становятся потому, что видели и слышали многое в жизни, и им не интересно смотреть на мир, и слушать мнение других. Свое-то они уже давно составили…
«Вот те и здрасьте, высказался…» Ему об этом надо с Юрой поговорить, то молчал все, а тут в философию ударился, и чтобы отвлечь его и себя от ерунды, завожу разговор о зимней поездке на западное побережье, обещали же мужикам перевезти их семьи и родню. Дома вроде уже выстроили для пополнения, и даже в дождь плотники без дела не сидят, и сейчас над внутренней отделкой домишек вкалывают. Вот будет у нас более тысячи народу в селе, можно и дружину большую организовать… человек в сто. А потом можно и на другие места посмотреть и возможно, освоить, например, то же побережье, построить корабли, ну, какие на картинках в одной книге мы с Митькой видели, с парусами и пушками, и действительно посмотреть на наш мир, остались ли еще где живые люди? – мечталось нам в этот вечер…
А через два дня с не очень богатой добычей (так, подсвинка и косулю подстрелили), но отдохнувшие душой от дорожных передряг, мы уже были в Степаново. Домой идти было даже страшно. Иду по раскисшей от грязи улице, а на встречу Юра, и улыбается мне так широко, большой палец вверх, мол, все отлично, ну тут меня и отпустило. Как чувствовал дружок, и встретил в самый трудный момент, вот мы втроем завалили ко мне во двор. Бабка Алена нас таких грязных даже на порог не пустила, мол, баня со вчерашнего дня топится, не переставая, уже и тесть с сыновьями прибыл, ожидают они нас, парятся пока.
– Ну а как? – спрашиваю я.
– Сын у тебя и дочка, здоровенькие, горластые, и Настена молодец, как я ее в баню-то отвела вчера, так и через пару часов и разродилась. Нормально с ней все, ты не переживай, мойтесь, парьтесь, и за стол теща твоя всяких вкусностей наготовила, а Настене к столу-то ненадолго выйти можно будет, крепенькая она у тебя, благодари отца с матерью, что такую девку родили.
Помылись, и я чистый и благостный, с трепетом зашел в нашу спальню, пахнуло молоком и детским теплом. Настена даже изменилась как-то. Округлилась что ли? Прижалась ко мне, мягкая такая, и два комочка маленьких в люльке – смотрят на нас внимательно и строго, глаза синие, а на головках волос не больше, чем у дяди Изи. Вот и все что я успел заметить, Настена мягко выпроводила меня из спальни, и мы сели за стол. Посидели мы в этот вечер тихо, по семейному, а на следующий день дождь, как по заказу, прекратился, и я приказал выкатить пару бочек с коньяком, захваченным из подвалов Паука. Гуляло все село, натушили большой котел мясного рагу, зарезав пару овец. Охотники принесли утреннюю добычу, все пошло в дело, и котел с овощами бабы натушили. Так что к вечеру все уже были сыты и пьяны, славили нашу троицу и моих детей, пели песни, кое-кому наваляли по пьяному делу, не без этого, ну какой праздник без битых морд? Больше всех досталось Щербатому. Митька не подумавши, отправил его на соляной источник, там же тоже наши люди, должны отметить общий праздник? Налили ведро самогонки, еды с общего котла, ну и большой кувшин коньяку упаковали… Нет, еду и самогон он привез полностью (вернее лошадь привезла). А вот коньяк, сволочь, сожрал почти начисто, и когда коняга довезла его бесчувственное тело до солеварни, народ, уже знающий о наших посиделках, понял, что их где-то обманули, а попробовав остатки кувшинного лакомства, озверел так, что Щербатого даже под алкогольной анестезией проняло, когда его на ногах катать начали. Так что еще одна выходка, и его кличка из Щербатого в Беззубого превратится.
Я на следующий день возместил работягам потерю из благоразумно припрятанного моей тещей ведра с коньяком, но Щербатому его выходка обошлась в пять сломанных зубов и пары ребер. Потом опять зарядили дожди. И не откладывая дело в долгий ящик, мы провели собрание, баб мы туда не допускали, собрались в большом амбаре, где раньше склад был, из которого я весь товар велел перенести в новое строение, уж больно на отшибе этот амбар находился. Теперь склад напротив моей избы располагается, учел я ошибки совхозских… Так вот, насчет баб, мне разборки на месте не нужны, они же мужиков подзуживать будут, вот когда все решим, тогда вечером пускай в постели и обсуждают, а разговор предстоял нелегкий. С каждым в отдельности пришлось разбираться, учитывая количество едоков в семье, личное трудолюбие и мастерство, в общем, крупный рогатый скот почти весь оставили в общественное пользование, как и лошадей, приставив к нему наиболее трудолюбивых и опытных в обращении с животиной (за дополнительный паек). Каждому двору досталось по паре овец, а свиньи кое у кого были в пользовании и ранее, каждой семье выделили по тонне картошки и по пять мешков муки (вот где торговля солью помогла). С мастерами разговор был особый, расценки я им ввел на изделия с учетом трудоемкости и надобности. Земельные наделы распределяли не только по количеству едоков, а в первую очередь, учитывая усердие каждого работника. А вот многоженство распалось не сразу, тут не только достаток важен, но и личные взаимоотношения, и главным ходом было отделение холостяков на выселки в мой родной поселок, забегая вперед, скажу, что выяснилось, что каждая восьмая баба не довольна своим мужиком и положением. (Может было и больше, но не выступали). Так что на выселки убежали сразу два десятка баб, трое даже с детьми. Прошла неделя и страсти, как и надоедливый дождь, прекратились, и вот настал день, когда Юра закончил подготовку к полету.
Накануне мы вышли на околицу села, где в низине между двумя склонами балки лежало какое-то бесформенное тряпье, состоящее из кусков брезента и кожи, рядом стояла плетеная большая корзина, способная вместить человек десять.
– И… Это полетит? – засомневался я.
– Еще как! – и Юра долго объяснял мне технические особенности проекта. Вроде шар… горячим воздухом… меха… жаровня… древесный уголь, удерживающий канат… В общем, не совсем понятно, но обещал, что с утра надутый шар будет поджидать нас для испытаний.
На следующий день посмотреть на наш полет собралось все село, народ гомонил, дети визжали и только когда надутый до размеров небольшого дома шар оторвался от земли, все замолкли, смотря на Юрино сооружение, открыв рты, а десяток мужиков удерживали шар, постепенно отпуская канат. Дух
