шкирку вытащили из снега, поставили на ноги. Двое парней держали за локти, пока походкой королевишны к нам приближалась Лизавета.
— Ну что, чернушка, получила на орехи? Будешь теперь знать, на кого тявкать.
Я только подбородок вздернула.
— Думаешь, меха нацепила и чудо как хороша сделалась? Или в зеркало никогда не глядела? Так я тебе покажу, а то так в неведении и помрешь. — Редкие мелкие зубы ощерились в недоброй ухмылке.
Порывшись в богатой поясной сумице, Лизавета вытащила круглое зеркальце.
— На, любуйся! — И сунула вещицу мне под нос.
Я зажмурилась. Нельзя, нельзя мне туда смотреть… Бабушка узнает, заругается. Чьи-то злые руки дергают за волосы.
— Смотри! А не то косу тебе отрежу. Федор, ножик дай.
— Может, ну ее… — бубнит Федор. — Может, хватит?
— Это я решать буду, когда хватит.
Лизавета непреклонна. Вот же повезет подмастерью с женой — попадет под каблук, пикнуть не успеет. А стальное лезвие уже холодит затылок. Еще чуть-чуть и прощай моя гордость — толстая девичья коса.
Эх, пропадать, так с музыкой. Я широко раскрыла глаза, успев увидеть в зеркальце свою перемазанную физиономию с синяком на скуле. А потом гладкая полированная поверхность пошла трещинками и, мелодично тренькнув, разлетелась на тысячу мелких осколков.
— Ведьма! — ахнул кто-то испуганно.
И я почувствовала, как в волосы вгрызается закаленная сталь Федькиного ножа. Из моего горла вырвался низкий нечеловеческий вой.
А потом пришла пустота — страшная и звенящая. И будто четыре тугих каната обхватывают меня за пояс, вздергивают над землей, и я взлетаю над головами мучителей, широко раскинув руки. И с севера в мои рукава проскальзывают шаловливые струйки Бора, и с юга веет жарким ароматом раскаленной земли, восточный ветер и западный тоже приходят, потому что кружит меня, будто оказалась я внутри огромного воздушного водоворота. И с любопытством гляжу я сверху на разбегающихся людей, на сорванные ураганом крыши, на группу закутанных в черные плащи всадников, несущихся ко мне прямо по блестящему речному льду. А вон и Зигфрид, простоволосый, без шапки, пытается пробраться поближе, преодолевая порывы ветра. Падает, поднимается, опять падает, на четвереньках пытается ползти вперед. Снежный вихрь на минуту скрывает от меня фигуру барона, а когда снег опадает, я вижу, что Зигфрид лежит неподвижно.
— Нет! — кричу я и камнем падаю вниз.
Поздно вечером я, уставшая и зареванная, тихонько сидела дома на лавке, сжимая в руках кружку с мятным взваром. А бабушка бушевала. Такой я Ягу никогда не видела. Прихрамывая, она носилась из угла в угол, увязывала мне в дорогу какое-то барахло и бухтела, бухтела:
— Вишь, кавалерию они прислали… Стихийников у них тут отродясь не было… И не будет, с таким отношением!
Я шмыгнула носом.
— Не реви, — подлетела Яга. — Это еще не сила, а так — предвестники. Хорошо еще, не погиб никто. А за хозяйства разоренные я расплачусь, не сомневайся. Про что тебе вещун там нашептывал?
Я вспомнила черные плащи, серебряные маски, выглядывающие из-под капюшонов…
— Говорил, чтоб теперь не боялась, что учить будут.
— Ага! Эти научат…
В горницу без стука ввалился Зигфрид, серьезный и собранный, с огромным заплечным мешком.
— Фрау Ягг, нам пора.
— Бабуль, а нам обязательно вот так, на ночь глядя, убегать? — вдруг испугалась я.
— Иначе никак. С утра придут эти… — Тут ведьма употребила слово, что даже у студента уши покраснели.
Родственница, как всегда, права. К «этим» в лапы попадать очень не рекомендуется. Недобрые мутные слухи ходят про вещунов. Некоторые говорят, что и не люди они вовсе…
— Лутоня. — Бабушка повесила мне на шею янтариновый шарик на цепочке. — Будут там спрашивать, «по какому праву вы, донья Лутеция, вступили под сень…», ты им сразу кулончик под нос. У тебя прав-то поболе, чем у других, будет.
— Хорошо. — Я спрятала подвеску в вырез мужской рубахи.
— Теперь ты, — повернулась ведьма к студенту. — Бери то, за чем приходил, — передашь наставнику.
И сунула студенту ворох пергаментных клочков. Зигфрид ошалело стал распихивать добычу по карманам.
— А на словах обскажи, — Яга на мгновение задумалась, — что октавы у него проваливаются, пусть инструмент лучше настраивает. Ну все, присядем на дорожку…
Мы помолчали. Хороший обычай, правильный. Как раз, чтоб вспомнить, ничего ли не забыто впопыхах. Ёжкин кот! Я ринулась к запечному тайнику и одним движением сгребла в мешок всю захоронку. Бабушка посмотрела на меня строго, потом подошла и сухо поцеловала в щеку. У меня сердце сжалось от скорой разлуки. Еще пара минут, и коренастая лошадка, терпеливо дожидающаяся у забора, унесет меня от всего привычного и родного. Втроем мы вышли на крыльцо. Засада! На улице нас поджидали закутанные в плащи фигуры. Первой сориентировалась Яга:
— Через изнанку пойдете. Быстро!
— Куда? — уточнил студент.
— В баню, — шепнула я, подталкивая его в нужном направлении.
Мы бросились к пристройке, я рванула на себя заледеневшую дверь, развернулась.
— Спиной вперед входи, — успела скомандовать, прежде чем ухнуть во влажное изнаночное нутро.
— Интересно девки пляшут, — пробормотал Зигфрид, осматриваясь.
А чего тут смотреть? Пыль и запустение. Как и положено. Вон только стайка мелких юрких банщиков спряталась за расколотой шайкой. Торопиться надо. Изнанка — тварь хитрая, все силы выжрет, если надолго задержимся. Хорошо еще, дорогу помню. Из лесу — на тракт, а там уж как повезет.
Послышался скрип. Барон дернулся.
— Не бойся, — взяла я его за руку. — Это в яви кто-то за нами увязался, небось вещуны обыск затеяли.
— Куда дальше?
— Ты лучше глаза закрой, а то с непривычки…
Зигфрид доверчиво зажмурился, и я его повела — сквозь стену по дорожке, вымощенной желтым кирпичом. Когда мы наконец очутились в лесу, уже занималась заря. Заря моей новой жизни.
ГЛАВА 5
Дорожная, и очень грустная, в которой у путешественников появляется еще полтора спутника
Пришел Прокоп — кипит укроп,
ушел Прокоп — кипит укроп.
И при Прокопе кипит укроп,
и без Прокопа кипит укроп.
Уф! Я, сыто отдуваясь, поудобнее пристроила у стены натруженные плечи. Почти седмицу тащить на себе поклажу по заснеженной дороге, да по бездорожью, без снегоступов, да… Ёжкин кот! Вот только
