Но незримо меня влечет Беспощадность дороги торной. В трубах вен – городская кровь, В баках легких – фабричный воздух. Что мне шум заливных лугов, Что мне грусть по нездешним грозам? Прагматичен, речист и сыт, Я смогу, поднабравшись спеси, Воспевать деревенский быт Разоренных российских весей. По заказу слезу ронять, Распалясь, хохотать натужно… Я смогу вдохновенно лгать, Но кому это будет нужно? Я не стану одним из тех, Кто живет на проценты с лиры, Слабой жертвой пустых утех – То героем, то дезертиром. Кто относит талант в ломбард, Забывая проставить дату, Кто за громом своих петард Не услышал мольбу набата. И уже, полон светлых грез, В чистоту красоты поверив, Принимая игру всерьез, Кто-то новый стучится в двери. Он придет, синеок и юн, Он разрушит былые схемы, Но смирить непокорный ум – Непреложный закон Богемы. Сила слова сойдет на нет, Затуманится ясность взора, Только строки ушедших лет Будут сердцу немым укором. Как избегнуть судьбы такой? Что осталось душе отшельной? То бродить, потеряв покой, В темноте без пути, без цели, То плутать в лабиринте тем, То ломиться в глухую стену… Я бы рад не писать совсем, Но себе не прощу измену! До 1994 ЧТО НАМ ЕЩЕ В ЭТОЙ ЖИЗНИ НАЗНАЧЕНО?! Что нам еще в этой жизни назначено?! Чем прогневили мы наших богов?! Судьбы людские решают Башмачкины, Ловко пробравшись сквозь пламя веков! Сбросив брезгливо шинельки суконные, Быстро дойдя до известных вершин, Стали поругивать земли исконные, Глядя из окон служебных машин. Дети прогресса, новаций ревнители, Коим не ведомы совесть и страх, Снова вершат приговор обвинительный – Мертвые души в холеных телах. Росчерк пера – и, истерзаны взрывами, Церкви становятся грудой руин; Сами себе земли стали могилами, Скованы реки цепями плотин. Вдруг среди смуты тревожной и давящей, Очи стыдливо к земле опустив, Взвоет картинно мессия картавящий: «За упокой православной Руси!» Полно вам хныкать, пророки лукавые,
