говориться «гладко было на бумаге…». Очередной снаряд с «Цусимы» перебил рулевое управление и «Донской», не имея возможности управляться даже машинами, поскольку был одновинтовым, не сумел, как планировал его отважный командир, заложить достаточно крутой поворот к берегу Окиносимы. «Дмитрия Донского» по дуге большого радиуса неумолимо проносило мимо островка. Японцы постарались воспользоваться этим по максимуму и их крейсера заняли позицию между русским кораблём и маленьким кусочком суши, отсекая «Донского» от спасительных мелей. Бой приходилось продолжать на глубине и в случае гибели оставалось только надеяться на то, что тонущих противник всё–таки будет спасать. Но эти мысли проносились только где–то в глубине подсознания русских моряков. Пока они жили и дышали только боем. Только «быстрее подавать», «быстрее и точнее наводить» пульсировало в мозгу каждого, кто находился у пушек. Не о родных и любимых были их мысли в этот момент, не о себе, не о Боге. Да и не о России, честно говоря. «Продать свою жизнь подороже» было главным девизом почти у каждого в эти минуты на обречённом корабле. Ну или более оптимистичное: «Ни хрена! Мы им, сукам, ещё покажем!». И они продолжали, как заведённые, таскать снаряды к орудиям (а каждый шестидюймовый – полцентнера, а уже не первый час эти снаряды они таскают), целиться, несмотря на разъедающие глаза пот, дым пожаров, взрывов и выстрелов. Продолжали тушить пожары, игнорируя свистящие рядом осколки. Продолжали бороться… – А может и к лучшему это, Иван Николаевич. Попытались бы мы крейсер об камни разбить, так японцы же непременно попытались бы его подлатать и оттащить в ближайший порт под своим флагом. Как ни крути – это был бы их трофей в сражении. «Русский броненосный крейсер захвачен в плен!». И возразить было бы нечего. Факт, – Шольц вопросительно посмотрел на командира. – Пожалуй вы правы, Густав Степанович. Может и действительно – всё к лучшему. – Может. Но солёной водички нам, вероятно, похлебать всё–таки придётся. И не в наши с вами годы надеяться на то, что мы продержимся в холодной воде до тех пор, пока «победители» не вытащат нас из неё за шиворот. – Отставить похоронное настроение! – весело глянул на своего штурмана и друга командир, – ещё повоюем… Ах! Взрыв относительно небольшого стодвадцатимиллиметрового снаряда с «Идзуми» буквально нашпиговал осколками боевую рубку «Донского». Живых в ней не осталось. Только полуживые. И то ненадолго. Но Лебедеву и Шольцу бог войны подарил быструю и лёгкую смерть. Крейсер при этом остался на курсе. Старший офицер Блохин, чудом уцелевший среди взрывов и пожаров, быстро прибыл из кормовой рубки и принял командование. Положение было аховым. Запас плавучести стремительно уменьшался, подошедший старший артиллерист доложил что снаряды…
? Всё, братва, курим! – правая кормовая шестидюймовка выпустила последний свой «гостинец» в сторону вражеских кораблей. Погреб боезапаса был затоплен во избежание взрыва, когда в нём начался пожар. Стрелять было больше нечем… Мичман Лукомский, командующий орудием в бою, был ранен в шею, и его уже двадцать минут назад отвели в лазарет. До сих пор матросы управлялись с пушкой самостоятельно. – Может… Там помочь где–то надо? – неуверенно, явно надеясь на отрицательный ответ, спросил подносчик Журавлёв. – Да пошёл ты! – со злостью выдохнул наводчик орудия Снетков, – Дайте хоть перекурить перед смертью! В нептуньем царстве с огоньком туго. Всё! Под дулом винтовки с места не сдвинусь, пока цигарку не выкурю! – И правда, братцы, давайте передохнём, покурим, а там… И по новой можно воевать. А сейчас уже, ну честное слово – ноги не держат. Да и не нужны мы вроде нигде особо, – ещё один комендор устало прислонился к переборке и достав из кармана кисет стал сворачивать самокрутку. Матросы уселись прямо на палубу и задымили махрой. Курили молча, говорить не хотелось, грохот пушек и близкие фонтаны от падения вражеских снарядов стали настолько обыденным фоном, что совершенно не отвлекали на себя внимания. Даже когда в рубку попал очередной японский гостинец никто не повернул головы в направлении взрыва. И вдруг послышались регулярные гулкие звуки ударов металла о металл. – Кто это там уже нам отходную звонит? – лениво спросил один из курящих. – Посмотреть, что ли? Рядом вроде, – Снетков приподнялся, встал и выглянул из каземата, – Ох и нихрена себе! Цветанович грот–мачту рубит! – Чего?! – остальные тоже повскакивали и их взору открылось совершенно фантасмагорическое зрелище: Дюжий матрос «рубил» пожарным топором стальное основание мачты. Рубил сосредоточенно, не оглядываясь и не реагируя на мечащегося вокруг и матерящегося ревизора крейсера. – Он что, рехнулся? – обалдело выговорил Журавлёв. – А тебя удивляет? Как мы тут ещё все не рехнулись. Пойти оттащить, что ли? – Ага! Чтобы он тебя этим топором по комполу приложил. Хочешь? – Ну ведь не слушать же этот перезвон постоянно… … Сухой треск револьверного выстрела был чётко различим даже на фоне грохота пушек. Обезумевший матрос упал и гулкий грохот перестал разноситься по кораблю. – Ну чисто собаку… – сплюнул Журавлёв. – А ты хотел этот звон до последних минут слушать? Или сам топором по башке получить? Ладно… Покурили. Пошли к ревизору, небось работа найдётся, чтобы минут с десяток лишних прожить… Ничего удивительного в данном эпизоде нет. Человеческая психика – очень устойчивая штука, но, вполне вероятно, что после пребывания в аду разрывов, визжащих рядом осколков, огня, пышущего жаром вокруг, среди воплей раненых и вида оторванных конечностей… Выдерживают не все. Хоть в основном милосердное сознание отключает подобные «раздражители», не даёт думать о них, и уж тем более «примеривать это на себя», иначе воевать вообще бы почти никто не смог, но всё–таки случается… После боя только среди выживших, только на «Дмитрии Донском», было четверо сошедших с ума. А на всей эскадре таких оказалось под три десятка… Ещё несколько снарядов настигло русский крейсер. Ещё сильнее накренился корабль на левый борт, но тут с ужасающим скрежетом на борт правый легла разбитая первая труба и крен даже немного спрямился. Пушки замолкали одна за другой и огрызался несгибаемый ветеран уже совсем вяло. Однако японцы опасались идти на сближение, чтобы побыстрее добить горящего от носа до кормы «старика». Но продолжая идти прежним курсом, значительно превосходя «Донского» в скорости, «Цусима» и «Идзуми» открыли для него возможность прорваться у себя под кормой к берегам Окиносимы и русский крейсер стал медленно, но верно приближаться к острову. Пара японских истребителей попыталась парировать эту попытку и вообще покончить наконец с этим «непотопляемым» кораблём. Увеличив ход до двадцати двух узлов они пошли в минную атаку. Но умирающий лев быстро дал понять, что шакалы рановато пытались «вкусить его плоти» – быстро захлопали три уцелевшие пушки левого борта и головной «Асасио» тут же попал под накрытие. Раздался взрыв в середине его корпуса, но японский миноносец даже окутавшись паром не сбавлял скорости и не отворачивал с атакующего курса. За ним следовал и второй, «Сиракумо». «Донской» на шести узлах продолжал ползти к берегу Окиносимы стреляя с обоих бортов, с левого он сопровождал огнём так и не отвернувшие миноносцы, а правым бил по крейсерам. И продолжал попадать: на «Идзуми» упала мачта, а на «Асасио» полетела за борт вторая труба. Капитан–лейтенант Нанри упрямо продолжал сближаться с «Донским» на своём уже искорёженном истребителе. В японский корабль влетали снаряд за снарядом, но тот уверенно сокращал дистанцию до русского крейсера: вот уже семь кабельтовых, пять, четыре… Пошли мины! «Асасио» успел выстрелить из обоих минных аппаратов прежде чем стал погружаться кормой и переворачиваться. Мины пошли… Мимо. Но был ещё и «Сиракумо». Он приближался спокойно, без помех и повреждений. Можно сказать, что «Асасио» пожертвовал собой прикрывая выход в атаку своего товарища. И «Сиракумо» не промахнулся. Одна из его мин всё–таки настигла «Дмитрия Донского». Словно сам Нептун ударил со дна моря трезубцем в днище русского крейсера. Его подбросило на волнах и закачало как беспомощный бумажный кораблик. Старик полностью потерял ход, замолчала его артиллерия… НО ОН НЕ ТОНУЛ!!! Во всяком случае пока… Однако чудес не бывает… Таких… Даже только с повреждениями от вражеских снарядов «Донской» имел возможность добраться только до одного берега – берега острова Окиносима. Не дальше. А после минной пробоины время его пребывания на поверхности моря исчислялось уже минутами. К тому же холодная морская вода, хлынувшая в пробоину после взрыва мины быстро добралась до второго котельного отделения и встретилась с раскалёнными паровыми котлами. Такого издевательства не вынесла даже сталь: котлы взорвались со страшным грохотом, круша осколками и обваривая перегретым паром всех, кто находился рядом. В соседнем котельном срочно стали травить пар из неповреждённых пока котлов. Корабль не только окутался белым облаком, но и «ревел» как раненый гигант. Это гудел пар, выпускаемый в атмосферу под страшным давлением. Крейсер было уже не спасти. Оставалось только сберечь оставшихся в живых людей. Причём было очевидно, что выручить всех не удастся: очень немногие из находившихся под броненвой палубой могли успеть подняться наверх и доверить свою судьбу холодному морю… Раненые не могли… Не успевали их поднять из низов корабля. Да и жизни тех, кто был на верхней палубе и даже не ранен, были под серьёзным вопросом: шанс выжить был только в холодной апрельской воде Японского моря, подальше от тонущего «Донского». Причём только вплавь – все шлюпки были превращены в груду дров давным давно. Кавторанг Блохин отдал приказ загасить топки и всем спасаться по способности. С борта полетели в море койки и за ними посыпались
