Сестры радостно бросились распаковывать Юлькину сумку, доставать подарки.
Две соседки, шумно вытерев ноги на крыльце и чинно постучавшись, заглянули в комнату.
— А мы тут мимо проходили… — начала было одна заготовленную речь и осеклась на полуслове: «проходивших мимо» набился уже полон дом.
— Заходите, заходите, — суетилась Юлькина мать. На плечах у нее был платок с золотыми драконами. — Чаю вот…
— Мам, — чуть слышно сказала Юлька. — Ты что, весь поселок созвала?
— Так они сами, — виновато ответила мать. — На тебя посмотреть.
Юлька неловко себя чувствовала под внимательными взглядами земляков, сидела очень прямо, напряженно. Зоя и Катя, как две капли похожие на старшую сестру, только еще меньше ростом, как семья матрешек, искоса гордо поглядывали на Юльку. Четвертая сестра болтала ногами в своей кроватке, таращилась, ошалев от невиданного наплыва людей.
Мать подставила чашку под носик нового японского термоса, торжественно стоящего посреди стола.
— Поверни к себе, он же вертится, — Юлька повернула термос на подставке, надавила на крышку — из носика полился кипяток.
— А на Фудзияме были? — спросил дед в очках.
— Нет. В программе не было.
— Ну как же! — укоризненно сказал дед. — Все равно, что в Москве быть и Кремль не увидеть…
— Умный ты больно, дед, — заступился за Юльку Виктор, ее бывший одноклассник, а теперь здоровенный усатый мужик, откатчик с рудника. — А на монорельсе катались?
— Нет. Нас же на автобусах везде возили.
— А сад камней видела? — не унимался дед.
— У нас по два спектакля в день, — виновато сказала Юлька.
— Да погоди ты, дед, с камнями своими! Носят-то там чо? — спросила девчонка, Юлькина ровесница.
— Кто что. Безо всякой моды — и джинсы, и кимоно, и просто темная юбка с жакетом. В Москве гораздо ярче одеваются… — Юлька взглянула в окно и поднялась, стала проталкиваться к двери. — Я сейчас…
Мать тоже поднялась было, потом села, с вымученной улыбкой оглядела гостей.
— Чаю кому еще?
Юлька вышла на крыльцо, притворила за собой дверь и встала, уперев кулаки в пояс. От калитки размашисто шагал моложавый красивый мужик с густой копной русых волос, держа на отлете букет невесть откуда взявшихся в Руднике гвоздик. Он остановился перед Юлькой.
— Чего надо? — спросила Юлька.
— Чего надо? — улыбнулся он. — На старшую вот пришел посмотреть. Имею право?
— Не имеешь, — отрезала Юлька. — Проваливай к своей бухгалтерше.
— Чо ж ты такая суровая, Юлька? Сколько лет уже…
— Иди, иди. И не ходи сюда больше, все равно ничего не выходишь. Даже если мать разжалобишь — ничего у тебя не получится. Я скоро рядом работать буду, каждый месяц буду приезжать.
— Хоть сегодня пусти, Юлька, — отец беспомощно оглянулся. — Ну, не позорь перед людьми-то…
— Перетерпишь. Мать вытерпела… Иди, говорю! А то полено сейчас возьму — на всю жизнь опозоришься!
Отец горько усмехнулся.
— В кого ж ты уродилась такая… неживая…
Он пошел к калитке. Внезапно обернулся и отчаянно-весело крикнул:
— Как там у вас: браво-о-о! — и метнул цветы в Юльку.
Гвоздики рассыпались по крыльцу, на ступеньках, в грязи…
В маленькой комнате было темно и жарко. Юлька и Зоя сидели на кровати у окна, обнявшись, шептались.
— А я так думаю, — хрипловатым, ломким баском говорила Зоя, — чо если любит, то должен понимать, что ты не такая, как другие, обыкновенные. А если ему одного надо, то нечо по нем плакать, и не нужен он нам такой.
— Не так все просто, Зайчонок, — Юлька задумчиво отвернулась к окну, положив сигарету на край блюдца. — Если бы все было так просто, так логично…
Сестра вытащила сигарету из пачки, прикурила от Юлькиной, привычно затянулась, повертела в пальцах, разглядывая золотой ободок и непонятную надпись.
— Раньше все понимала — что, зачем, почему… А теперь кручусь, кручусь, перед глазами все мелькает, времени нет остановиться, подумать. А впереди роли, гастроли, каждое утро репетиции, каждый вечер спектакли… Понимаешь, Света была — от бога, а я — рабочая лошадь. Мне в сто раз больше пахать надо. Будто вверх по эскалатору, который вниз: чтобы на месте стоять — бежать надо, а чтоб хоть на ступеньку подняться — надо из последних сил нестись. И так всю жизнь… Устала… Устала… — Юлька обернулась. — Ты что это делаешь? — она выхватила сигарету у сестры.
— А чо? Сама-то куришь.
— Я не курю… Я так… иногда… — Юлька погасила обе сигареты. — И ты не смей… Ну, нажаловалась. Кому еще поплакаться, кроме тебя! Сколько там? — она подняла руку сестры с японскими часиками, нажала подсветку. — У-у, давай-ка спать, а то в школу не встанешь.
Крошечный зал ожидания районного аэропорта был переполнен. Люди спали, сидя на скамьях плечом к плечу, на полу на расстеленных тулупах. Молоденький летчик в пижонской голубой форме кокетничал с девушкой, одной на три окошка: «Касса», «Диспетчер», «Почта».
Юлька вторые сутки сидела в райцентре, изнывая от тоски, тесноты, непогоды, бесконечного ожидания, от того, что все в этом мире было не так, не так, не так! Можно было переночевать дома — попутки шли одна за другой, — но это означало встречу с отцом. С первой минуты ясно было, что он давно вернулся домой, ушел только, чтобы не портить праздник. А дома уже все наладилось, и Юлька была там чужой — хоть дорогой, но гостьей. И это самое главное, что она поняла вдруг: она ушла из дома окончательно, безвозвратно, как уходят из прожитого года. Неизвестно, когда это случилось, в какой именно день и час. Она будет помнить и любить мать и сестер, их дом, Рудник с рыжим терриконом над шахтой, будет прилетать из любой дали при первой возможности, но вернуться уже не сможет.
В Японии Юлька случайно оказалась в автобусе рядом с Натальей Сергеевной — больше не было места. Наталья глядела в окно, через час пути вдруг спросила не оборачиваясь:
— Давно дома не была?
Юлька удивленно вскинула глаза: первый раз за все восемь лет педагогиня заговорила о чем-то кроме балета.
— Год почти.
— Я, когда начинала танцевать, три года мать не видела… Полтора часа на самолете. Некогда было… — Наталья Сергеевна помолчала. — Чтобы чего-то добиться, приходится переступать через людей. Сначала через себя. Потом через других. В первую очередь через самых близких и любимых. Поначалу тяжело. Потом ожесточаешься…
— Я так не хочу, — сказала Юлька.
Наталья Сергеевна усмехнулась.
— Однако танцуешь вместо лучшей подруги — и уже ничего, не болит, правда?..
А ведь, действительно, Юлька уже обжилась на Светином месте в центре станка: что делать, в конце концов, не Юлька же виновата в том, что случилось… Ни разу не была в больнице у Нины: времени нет. И ни в какой Хабаровск она не поедет работать — будет танцевать в Москве, как миленькая…
Юлька смотрела в серую пелену дождя, тоскливо ощущая свою неприкаянность в этом промозглом
