немного отсрочит конец. Он знал это наверняка, но он не представлял, как сказать об этом Ядвиге...
– Ядя, я не Господь Бог, – проворчал он сердито. Он всегда сердился, когда приходилось расписываться в своей беспомощности.
– Ты должен ему помочь, – упрямо повторила она. – Я знаю, ты сможешь.
– Ну что за женщина! – Ильинский в сердцах стукнул кулаком по столу, аккуратно сложенные бумаги слетели на пол. – Единственное, что я могу тебе обещать, это что я полечу с тобой в Париж и сам лично осмотрю твоего... мужа.
– Он говорит, что чувствует себя превосходно. – Ядвига всхлипнула. – Он говорит, что мир стал лучше...
Ильинский выбрался из-за стола, подошел к ней, осторожно обнял за плечи. Он хотел сказать, что человеческий мозг – штука тонкая, до конца не изученная, что изменившееся мировосприятие Аристарха может свидетельствовать не об улучшении, а о прогрессировании болезни, но вместо этого произнес:
– Мне понадобится два дня, чтобы уладить все дела. Ты подождешь меня?
– Нет, я улетаю сегодня вечером. Через два дня я тебя встречу. – Ядвига потерла покрасневшие глаза.
– Хорошо, я сообщу тебе номер рейса.
Они попрощались холодно, как едва знакомые люди. Она мыслями была уже в Париже со своим несчастным мальчишкой. Он сражался с поднимающимися в душе обидой и ревностью. Он завидовал этому обреченному на скорую и мучительную смерть парню. Если бы Ядвига любила его самого так же неистово, он бы с радостью поменялся с соперником местами. Но Ядвига его не любила. Оставалось утешаться тем, что она в нем нуждается...
Четыре месяца...
Это был смертный приговор с отсрочкой в четыре месяца. Или, если повезет, в пять-шесть месяцев. Ильинский не смог им ничем помочь, он лишь очертил временные рамки. Эти рамки изменили жизнь Ядвиги, положили конец ее цветочно-кофейному счастью.
Аристарх прожил год, восемь месяцев и пять дней.
Он так неистово боролся за каждый день жизни, что смерть сделала ему одолжение.
Он сильно похудел. Его мучили боли, головокружения, галлюцинации и припадки. Другой не стал бы цепляться за такую жизнь. Для другого смерть казалась бы избавлением, а он продолжал жить. Он поделил оставшееся ему время на две части. Одна часть принадлежала работе, вторая – Ядвиге.
– Я хочу, чтобы после меня осталась память – мои картины. А еще я хочу сделать тебе подарок.
Ядвига никогда раньше не позировала мужу – боялась увидеть свое постаревшее лицо его глазами, – а сейчас согласилась. Это давало ей возможность проводить с ним больше времени.
Он назвал картину «Черный ангел». Ядвига не видела и не хотела видеть, какая она там, на холсте. Она часами неподвижно сидела на неудобном стуле с высокой спинкой. Аристарх говорил, что она идеальная натурщица. Она не возражала, только бы он писал своего «Черного ангела» как можно дольше...
В день, когда картина была закончена, Аристарх умер. Поставил свою подпись, смешную, размашистую закорючку в углу холста, поцеловал Ядвигу и медленно осел на пол. Он смотрел на жену застывшим кристально-прозрачным взглядом и улыбался. Он казался абсолютно счастливым. Ядвига не смогла заплакать.
...Она подошла к картине только на сороковой день, задыхаясь от боли, прижимая к груди своих единственных утешителей – лунных драконов. Чтобы снять покрывало с холста, ей понадобилось несколько часов.
Черный ангел смотрел на нее пронзительно-синими глазами и загадочно улыбался. Его трепещущие крылья были не черными, а пепельно-золотистыми.
На портрете она была молодой...
Ядвига смотрела в глаза Черному ангелу целую вечность, а потом заплакала. Впервые после смерти Аристарха...
Поразительно, как быстро ветшает жилище, когда его покидает хозяин. Ядвига не жила в своем доме чуть больше двух лет, а он уже выглядит больным и заброшенным. Даже кусты сирени цветут не так буйно, как раньше. Полина в нерешительности замерла посреди подъездной дорожки.
Ядвига вернулась из Франции месяц назад. Все знали – она похоронила своего молодого мужа, и теперь ее сердце разбито. Семья поспешила ее утешить, ведь никто не должен оставаться в такие скорбные минуты один. Ядвига выставила всех утешителей вон, в который раз наплевав на семью и устои. Ядвига больше никого не хотела видеть.
Борясь с неловкостью и нерешительностью, Полина поднялась по каменным ступенькам и нажала на кнопку звонка. Может быть, и ее Ядвига выставит за дверь. Когда у тебя горе, ты имеешь право на одиночество. Полина, несмотря на свою молодость, понимала это гораздо лучше остальных родственников. Когда погиб папа, ей никого не хотелось видеть, даже маму.
Сегодня у нее было лишь одно оправдание. Она пришла не для того, чтобы утешать. Она сама нуждалась в утешении, и только Ядвига могла ее понять.
Две недели назад отчим снова заговорил о замужестве. Полина попыталась отмахнуться от этой бредовой идеи, как отмахнулась от нее два года назад, но на сей раз ей это не удалось. Если раньше разглагольствования отчима носили рекомендательный характер, то теперь они приобрели приказной оттенок.
За годы жизни под одной крышей с Егором Милославским Полина научилась хорошо разбираться в нюансах. Мягкому голосу и ласковой улыбке не сбить ее с толку. Отчим принял окончательное решение, и теперь его ничто не остановит. Полина должна подчиниться интересам семьи и выйти замуж за Вальдемара Вольского. И неважно, что Вальдемар – мерзкий, самовлюбленный тип, что у Полины лишь от одного его сального взгляда начинается головная боль. Он, бесспорно, очень красив, но даже эта его красота какая-то порочная, с червоточинкой, как сказала бы Ядвига. Он дамский угодник, светский, обаятельный, милый, но это лишь вершина айсберга. Полина чувствовала: чтобы добиться своей цели, Вальдемар пойдет по костям. На данный момент она, Полина Ясневская, была целью, но где гарантия, что она не станет прахом под ногами Вальдемара, когда он наметит новую цель? Нет, такая жизнь ей не по душе!
Примерно это она и сказала родителям. Мама ахнула, схватилась за сердце. Отчим молчал, буравил Полину тяжелым взглядом. Он даже улыбаться не перестал, дождался, когда мама выйдет из комнаты за сердечными каплями, и быстро, в два прыжка, оказался рядом с Полиной. От него пахло дорогим одеколоном и чистейшей, выкристаллизованной яростью. Когда твердые пальцы больно сжали руку Полины, она отчетливо поняла: отчим и Вальдемар Вольский – люди одной породы. Отчим, несмотря на свою кажущуюся рафинированность и утонченность, так же легко и изящно пойдет по костям и, возможно, даже получит от этого удовольствие.
– Ты, маленькая дрянь! Мне надоело с тобой возиться! – отчим продолжал улыбаться, а в его глазах плескалось тихое бешенство. – Или ты сделаешь, как я велю, и выйдешь замуж за Вольского...
– Или? – Полина с вызовом вздернула подбородок.
– Или я сотру тебя в порошок. – Тон, которым это было сказано, не оставлял сомнений, что она не ошиблась с классификацией.
– Ты мне угрожаешь? – спросила она, борясь с подступающей к горлу тошнотой.
– Я предлагаю тебе выбор.
Да, выбор был очевиден: либо сытая, комфортная жизнь рядом с Вальдемаром, либо... Собственно говоря, Полина еще не до конца поняла, какая у нее есть альтернатива. Ей был нужен совет, и как можно быстрее...
Дверь слегка приоткрылась, и под ноги Полине выкатился пушистый клубок. Он врезался в носки ее туфель и радостно взвизгнул. Полина тоже взвизгнула, скорее от неожиданности, чем от испуга. Она подхватила пушистое нечто на руки, поднесла к лицу. При ближайшем рассмотрении нечто оказалось щенком далматинца.
– Ой! – сказала Полина, глядя в хитрые щенячьи глазки.
Щенок извернулся и лизнул ее в нос.
– Ой! – повторила она и улыбнулась. – Ты кто?
