Пепел феникса

уже год как появилась новая прима, барышня невероятной красоты и выдающегося таланта, но все как-то не случалось собственными глазами взглянуть на новоявленное чудо. А вот сейчас, сидя в первых рядах по правую руку от гостеприимного хозяина, он рукоплескал с такой силой и задором, что заболели ладони.

– Как вам представление, дорогой друг? – Барон не сводил взгляда со сцены, и по его лицу блуждала мечтательная улыбка.

– Это чудо! В нашей глуши и такой бриллиант! Казню себя за то, что до сих пор не написал о мадемуазель Морель в своей газете. Как я мог пройти мимо такого таланта?!

– Дружочек, вы, пожалуй, единственный, кто прошел мимо, – раздался за спиной язвительный голос графини Пичужкиной. – Мадемуазель Морель, если, конечно, это ее настоящее имя, имеет очень широкий круг обожателей. Помнится, даже наш дражайший Максимилиан пытался добиться ее внимания. – Старая ведьма бросила быстрый взгляд на барона.

– Ах, не сыпьте соль на мои сердечные раны, Ольга Федоровна, – усмехнулся тот. – Увы, даже моя чертовская привлекательность не смогла пошатнуть добродетель мадемуазель Морель. Единственное, что мне дозволено – это присутствовать на представлениях и восхищаться ее красотой и талантом на расстоянии.

В этот самый момент мадемуазель Морель точно почувствовала, что речь идет о ней, потому что ее лицо расцветила милая улыбка, а взгляд голубых глаз сделался озорным и лишь чуть-чуть кокетливым. Чаровница, как есть чаровница…

– Говорят, в Санкт-Петербурге мадемуазель Морель своим лицедейским талантом сгубила не одно мужское сердце. – Графиня Пичужкина обмахнулась веером. – Говорят, по ее вине случилась пренеприятнейшая история. – Старая карга понизила голос до злого шепота: – Дуэль, господа!

– Да что вы говорите, Ольга Федоровна?! – оживился губернатор. – В наш просвещенный век и дуэль?!

– Со смертельным исходом, – графиня покивала головой.

– Было бы с чего дуэли устраивать! – хмыкнула Олимпиада Павловна и коснулась затянутой в атласную перчатку ручкой ладони барона.

В этот душный вечер губернаторская дочка была чудо как хороша, красотой и нарядами она затмевала всех присутствующих на ужине дам, и даже обаяние мадемуазель Морель меркло в свете ее бриллиантов. А бриллианты, к слову сказать, новые. Не видал Андрей Васильевич раньше у Олимпиады Павловны такого гарнитура. Конечно, можно было предположить, что это подарок папеньки, да вот не в обиду Павлу Ивановичу будет сказано, любил он единственную дочку нежнейшей любовью, но драгоценностями не баловал по причине всему городу известной прижимистости. Андрей Васильевич считал себя человеком, не лишенным наблюдательности, оттого сделал вывод, что очень скоро в доме барона фон Вида может появиться новая хозяйка.

– Это оттого, что самая яркая звезда досталась нам, а не столице, – точно в подтверждение догадок Андрея Васильевича сказал барон, приложился поцелуем к ручке зардевшейся от удовольствия Олимпиады Павловны, а потом добавил: – Господа, а у меня для вас еще один сюрприз. После представления будем фотографироваться!

* * *

…Эти четверо появились словно из-под земли. Тощие, долговязые, в одинаковых черных куртках, в надвинутых на самые глаза трикотажных шапках, в ботинках на шнуровках. Может, скинхеды, а может, простые гопники – неважно. Важно другое – они стояли на узкой аллейке старого сквера прямо на их с Демосом пути.

Сердце испуганно екнуло и точно онемело. Ладно бы Анна была одна, но с ней мальчик, за которого она несет ответственность и которому сейчас грозит реальная опасность. Такие, как эти четверо, безликие, бездушные, голодные до чужой боли, никогда не пройдут мимо такого, как Демос. Даже днем, а сейчас не день, сейчас уже почти ночь, и вокруг, как назло, ни единой живой души. Анна сжала ладонь Демоса и даже сквозь тонкую замшу перчаток почувствовала, какие холодные у него пальцы.

– Не бойся, я попробую с ними договориться.

Она бы и попробовала, в ее жизни уже случались подобные переговоры, потому что невозможно жить в этом неспокойном районе и ни разу не наткнуться на таких вот отморозков.

– Я не боюсь. – Демос дернул плечом, свободную руку сунул глубоко в карман плаща, и Анна каким-то десятым чувством поняла, что в кармане у него – оружие. Может быть, кастет, а может, и нож…

– Демос, не нужно, я сама! – Она все еще пыталась отвести непоправимое, но с невообразимой ясностью видела, как в руке одного из отморозков поблескивает что-то тонкое и длинное, похожее на кусок арматуры, а остальные скалятся зло и многозначительно, потому что привыкли выходить на охоту во всеоружии…

– А что это вы, девочки, тут делаете? – Тот, что с арматурой, презрительно сплюнул под ноги Демосу. – Не боитесь?

– Ребята, мы уже уходим! – Анна потянула Демоса за рукав, но он не сдвинулся с места, продолжал стоять как вкопанный. Глупый ребенок! Неужели не понимает, что сейчас совсем не время для геройства?!

– Я не девочка. – Демос медленно вынул руку из кармана. Не нож и не кастет – всего лишь газовый баллончик… Анна едва удержалась от того, чтобы не застонать от бессилия. – А вы бы шли отсюда подобру-поздорову.

– А то что? – заржал один из гопников и почти вплотную подошел к Демосу. – Что ты нам сделаешь, девочка?

Демос ничего не ответил, просто не успел – гопник резко, с боксерской сноровкой, врезал ему кулаком в живот. Анна закричала, но в эту же самую секунду кто-то дернул ее сзади за капюшон, а горло, перекрывая крик и кислород, сдавил шершавый железный прут. Сквозь пелену слез и фиолетовый туман она видела, как отморозки пинают упавшего на землю Демоса ногами, а потом за шиворот тащат куда-то в темноту сквера. Она видела, но не могла ничего сделать, потому что все ее мысли были лишь о том, что если сейчас – вот сию же секунду! – она не сделает вдох, то умрет.

Анна уже теряла сознание, когда во внешнем мире вдруг начало что-то меняться. Стальная хватка исчезла, и в горло со свистом ворвался свежий апрельский воздух. Девушка рухнула на колени, обхватила шею руками, зашлась сиплым кашлем, одновременно пытаясь дышать и сфокусироваться на том, что происходило вокруг.

Гопник, тот, что с арматурой, больше не держал ее за шиворот, а, подвывая катался по прелой прошлогодней листве. Рядом стоял кто-то высокий, как и Демос, одетый во все черное…

– Ты в порядке? – спросил он, и Анна тут же поняла, что это Громов. Поняла и обрадовалась ему так, как, наверное, не радовалась никому в жизни.

– В порядке. – Она попыталась встать на ноги, но пошатнулась и снова рухнула на колени. – Там мальчик… мой ученик… они потащили его…

– Куда?

– Туда! – Она махнула рукой, указывая направление, снова попыталась встать.

– Жди здесь. – Громов пнул гопника ногой и растворился в темноте.

Анна не стала ждать, борясь с подступающей тошнотой и головокружением, она поднялась с земли, побрела вслед за Громовым. В сырой и липкой темноте, которая окружила ее со всех сторон, она могла ориентироваться только на звуки. Странные звуки…

Кто-то кричал, нет, не кричал даже, а вопил от ужаса, и от этого вопля старые липы вздрагивали и роняли на землю прошлогодние листья. Один лист упал Анне прямо на руку, мокрый, скользкий, мертвый. А потом руку уже почти привычно обожгло огнем, и кожа на запястье, там, куда спускалось хвостовое перо феникса, вспыхнула так ярко, что вырвала кусок из окружающей Анну темноты. Щеки коснулось что-то невесомое, похожее на порыв ветра, взъерошило волосы, стылым холодом забралось под куртку.

– Анна… – зашумело в ушах. – Моя Анна…

Она закричала, бросилась вперед, не разбирая дороги, наткнулась на дерево, упала и так и осталась лежать на земле, зажимая уши руками, чтобы не слышать этот выстуживающий душу зов. Ее внутренние