лица.
Дальше было неинтересно: обыск дома, сбор вещественных доказательств, поиск тела князя. Мужик, тот, что без опознавательных знаков, спешным порядком вызвал водолазов, но в то, что главный злыдень мог вот просто так взять и утонуть, верилось с трудом. Да и, честно говоря, на данный момент Сабурина гораздо больше беспокоило состояние Белоснежки, чем какой-то там упырь.
Девочка так и лежала в ангаре, смотрела в никуда и бормотала что-то неразборчивое. Конечно, можно было попытаться вывести ее из транса уже проверенным способом, но, во- первых, на любимую женщину рука не поднималась, а во-вторых, терзали смутные подозрения, что привычный способ может оказаться не только неэффективным, но еще и опасным. Все та же интуиция подсказывала, что на Белоснежкино подсознание воздействовал не любитель, а профессионал, и бороться против этого вампирского наваждения дилетантскими способами не стоит…
Профессор психиатрии, тот самый тщедушный дядька, который тестировал Сабурина в Академии, по случаю раннего утра был не особо приветлив, но вникнуть в суть проблемы все же согласился. Он долго рассматривал безучастную к происходящему Белоснежку, задумчиво потирал переносицу, бормоча что-то себе под нос, а потом голосом, не терпящим возражений, велел посторонним покинуть помещение.
Сабурин нервно мерил шагами лестничный пролет, добивал отобранную у Мишки пачку сигарет и со всевозрастающим беспокойством поглядывал на дверь профессорской квартиры. Может, не стоило тащить сюда Белоснежку? Может, нужно было для начала попробовать самому? Что-то уж больно долго…
Когда его душевные терзания достигли апогея, дверь наконец распахнулась. Профессор, замученный, с растрепанными волосами и испариной на высоком лбу, уселся на ступеньку, прямо у ног застывшего в ожидании Сабурина и многозначительно посмотрел на полупустую пачку сигарет. Сабурин, протянув ее профессору, молча пристроился рядом. Ему бы спросить, как там, что там, но язык точно прилип к нёбу.
Профессор держал сигарету в горсти, совсем не по-профессорски, глубоко, затягивался и молчал. Сабурин уже начал терять надежду, когда услышал:
– Феноменально, исключительно, – профессор аккуратно загасил бычок, сунул его в карман домашнего халата, смахнул со лба испарину.
– Что? – От недоброго предчувствия в горле тут же пересохло.
– Человек, который подверг гипнотическому внушению вашу знакомую, невероятно силен. Мне еще не доводилось встречать столь мощных гипнотизеров, – профессор сглотнул, и кадык на тонкой шее нервно дернулся. – Девушку запрограммировали на самоуничтожение.
– Самоуничтожение?..
– Грубо говоря, если бы ее попытались вывести из транса, сработала бы заложенная установочная программа, направленная на разрушение ядра личности.
Разрушение ядра личности… Сабурин вытащил из пачки еще одну сигарету. То есть сделать ничего нельзя? Белоснежка так и останется на веки вечные бездумным манекеном?
– Любопытно, очень любопытно, – профессор резко встал. – Я вынужден просить вашу знакомую о согласии на некоторые тесты. Это настоящая сенсация…
– А как вы собираетесь ее просить, если она в трансе? – Сабурин, тоже встав, заглянул собеседнику в глаза. Тот не производил впечатления вменяемого человека. С кем поведешься, от того и наберешься…
– Кто сказал, что она в трансе? – Профессор обиженно поджал губы.
– Вы.
– Я сказал, что случай крайне сложный, но не безнадежный. Конечно, понадобилось все мое мастерство и опыт, но…
Слушать дальше Сабурин не стал, рванул к закрытой двери…
Белоснежка сидела в глубоком кожаном кресле. Сначала Сабурину показалось, что ничего не изменилось, с совсем не мужественным всхлипом он рухнул на колени, сжал в руках прохладные узкие ладошки и только потом отважился заглянуть ей в лицо. Лицо было бледное, с синими тенями на скулах, с бескровными губами, но в широко распахнутых глазах больше не стояла пустота, в них жизнеутверждающе кружились хороводы снежинок…
Избранница
Вода в озере прозрачная, изумрудно-зеленая. Ходить по берегу босиком щекотно и приятно. И солнечные зайчики на озерной глади не заставляют глаза болезненно щуриться – даже странно. Это место вообще уникальное – радостное и какое-то родное.
Света обернулась, «козырьком» приложила ко лбу ладошку, посмотрела на старый дом. За последний год он сильно изменился, его уже и старым-то не назовешь. Сабурин говорил, что раньше строили на века и нужно только кое-что подправить, освежить, обновить. Он занимался домом в одиночку, готовил Свете сюрприз.
Сюрприз удался. Из замшелого монстра родовое гнездо превратилось в веселый и жизнерадостный дом. Он смотрел на мир вымытыми, сияющими на солнце окнами, улыбался свежесрубленным крыльцом, кокетливо обмахивался тяжелыми гроздьями сирени, попыхивал сладким березовым дымком. Внутри тоже все изменилось: сени встречали хозяев терпким запахом свежей краски, янтарно-желтые половицы радостно поскрипывали под ногами, свежепобеленная печка щедро делилась теплом, просторная кровать сияла до блеска начищенными шишечками на изголовье, а набитый свежим сеном матрас пах летом и напоминал о двенадцати травках бабушки Тихоновны. Сегодня Света повесила на окна веселые занавески, застелила круглый дубовый стол крахмальной скатертью, а рядом с кроватью поставила апельсиново-рыжий торшер. Осталась самая малость – провести к дому электричество. Впрочем, им с Сабуриным здесь нравилось и так. Темнота в доме была какая-то особенная, совсем не страшная, даже уютная. Она прекрасно ладила с новыми хозяевами и одолженной у Тихоновны керосинкой.
За спиной послышался плеск, и на плечи легли прохладные ладони. Света не стала оборачиваться, лишь склонила голову набок, подставляя Сабурину щеку для поцелуя. От него пахло солнцем и еще чем-то непонятным, кожу нежно царапала неистребимая щетина.
– Пошли купаться, Белоснежка, – в хриплом голосе слышалась нежность и… подвох.
С подвохом стоило бы разобраться, но Света не успела – задохнулась от веера обрушившихся на голову брызг и вслед за хохочущим Сабуриным рухнула в щекотную озерную воду.
– Я нашел лилии, – Сабурин, подхватив ее на руки, прижал к себе. – Поплыли, покажу…
