– Ты сумасшедший, – сказал Бебе.
– Под конец ничего не понятно, как всегда, – сказал сеньор Фунес. – Мясо есть больше не будете? – Он позвал Ирму, чтобы она принесла приборы, вытертые как следует, но Ирма сказала, что это воздух такой влажный, она принимала близко к сердцу все замечания. Она поблагодарила Бебе, который удачно заступился за нее, и тщательно вытерла мелкую тарелку, чтобы сеньор Фунес положил себе еще мяса.
– Жестокие стихи, – шепнула Клара, прислонясь к Хуану. – Все, что ты пишешь в последнее время, кажется мне жестоким.
– Совершенно верно. А причина – злость.
– Бедные мы, бедные, – сказала Клара словно сквозь сон. – Нам еще столько идти, а мы уже так устали.
– Сколько идти и как устали – не одно и то же. Если бы можно было разделить эти понятия.
И очень тихо (что выводило из себя сеньора Фунеса) продолжал:
– Мне нужна поэзия обличения, понимаешь? Не социально-подобная чушь, не заочный курс по изучению действительности. Меня не волнуют факты, я обличаю то, что им предшествует, а именно: то, что есть ты, я и все вокруг. Как ты думаешь, может получиться поэзия из такого разрушенного, внушающего такое бешенство материала?
– Послушай сводку новостей, в антракте я позвоню тебе из театра.
– Хорошо, папа.
– Не знаю, – сказала Клара. – Так необычно, что поэзия не дитя света.
– Но такое может быть, дорогая, – прошептал Хуан. – Поэзия сама отыскивает свою истинную родину. Сама знает, где песнь невозможна, и сама развязывает битву за то, чтобы сбросить путы.
– Будь внимателен к любой мелочи. Нет ничего хуже паники.
– Разумеется, старик.
– Не знаю, – потерянно прошептал Хуан. – Я готов был бы плакать всю ночь напролет, лишь бы, проснувшись, найти истину. Я шатаюсь по дому, я
сплю у дороги.
– Я – крупинка истины, – сказала Клара. – Как глупо звучит – истина, – тебе не кажется? Дешевые радиопьесы прикончили нежность.
– Мои ключи!
– Ирма, ключи – сеньору!
– Шагом марш, – прошептал Хуан, поднимаясь. – Пошли, старуха. Ты как?
– Ужасно. Я хорошо пройду испытания, по-моему, я буду вся светиться.
– Гегель – друг Коперника?
– Смейся, смейся надо мной.
Но Хуан не смеялся. «Ну вот, – подумал он. – Улица, осталось несколько часов. Что за идиот, вздумал угрожать ей. Тоже мне аноним выискался, дурак, его куриный почерк нам известен уже тысячу лет». Ему стало почти жаль Абеля, но все равно, надо было что-то делать, остановить это наступление на них: сперва лицо —
БЕЛЕЛО
под круглою синей шляпой,
а потом – письмо, первое прямое действие. Теперь уже мало было не обращать на него внимания. «Вот сдадим экзамен, – подумал Хуан, встряхиваясь, точно мокрый пес, – и пойду его искать». Как всегда, придумав план, он почувствовал удовлетворение, мысли пришли в порядок. How to stop worrying and start living[58], двадцать песо, звон, по тел.
IV
Превосходно заметил Сесар Бруто: после того как принялись сносить здания, Буэнос-Айрес перестал быть тем, чем был раньше. Non sum qualis eram bonae sub regno Cynarae[59] .
И когда такси выехало на проспект Девятого Июля, сеньор Фунес вдруг застыл, увидев фасад театра «Колон», к которому власти недавно пристроили навес pour faire pendant[60] .
– Но ведь здесь, перед театром, было кафе, – сказал сеньор Фунес.
– Было, – согласилась Клара.
– Кафе, где собирались музыканты.
– Угу.
– Поразительно, – сказал сеньор Фунес, – как изменилось все за такое короткое время.
