– Почему ты не заставил ее отдохнуть?
– Достигнув совершеннолетия, она взяла за правило распоряжаться собой сама, – сказал Хуан.
– В таком состоянии не на экзамен ходят, а к врачу.
– Ничего подобного, – сказала Клара, закрывая глаза. – Я вся фосфоресцирую – свечусь. И знаю всю таблицу умножения, вплоть до умножения на восемь. Знаю весь материал. Une payzanne, zanne, zanne, zanne[83], – пропела она, покачивая в такт головой.
– Мы не думали, что все так обернется, – сказал Хуан. – Я сам уже дошел. Представляешь, мой тесть потащил нас на концерт, чтобы отдохнула голова. А потом путешествие по Лакросе, столпотворение на Карлос Пеллегрини. Мы слышали, что в квартале Траст Хойеро был пожар, во всяком случае, дым, говорят, был, и многие, говорят, не выдерживали жары.
– А нас, когда мы выходили из подземки, заперли, – сказал репортер. – В ста метрах от выхода. И вот: выйти не можем, а жара такая, что некоторые женщины даже кричали. Передо мною —
а, да что я надоедаю тебе своими россказнями.
– Давай, давай, – сказал Андрес. – А потом я расскажу тебе свои приключения.
– Одна женщина разрыдалась. Че, такое творилось, не поверишь. Ее так сдавили, она не могла выпростать руки и стоит смотрит на меня, а сама плачет, слезы катятся по лицу, размывают косметику, такие, знаешь, потеки из краски, просто ужас. Стоит, не может двинуться, представляешь. И плачет. Я не мог оторвать глаз от ее лица, а она не могла перестать плакать. Наверное, так бывает в тюрьме или в больнице. Но там, по крайней мере, ты можешь отвернуться к стенке и не видеть, или чтобы тебя не видели.
– И так – двадцать минут, – сказал Хуан. – Не пожелаю тебе такого, старик. И вдруг мы почувствовали: над нами земля. Не знаю, как объяснить, но в подземке, в туннеле, для тебя не важно, на какой ты глубине, движение снимает это ощущение. Но когда движение прекращается, тебя начинает душить. И ты смотришь на потолок вагона и понимаешь, что у тебя над головой – земля, метры, метры. Из меня, старик, шахтер был бы очень плохой: геофобия, с твоего позволения, назову это так.
– Славное словечко, – сказал Андрес. – Растягивается, как жевательная резинка.
«Тихо» (голос смотрителя) —
«Не дают работать» —
– Это вы – мне? – спросил Андрес.
– Это я всем, – сказал смотритель. – Черт возьми, какие мы обидчивые. Разве не видите, что мы готовим списки?
– По правде говоря, – сказал Андрес, – списки вижу, а вас нет.
– Не разговаривай с ними, – прервал его репортер. Достал удостоверение и сунул под нос смотрителю, стоявшему к нему ближе. – Это видите? Будете цепляться, тисну заметочку в газете, обоим не поздоровится. – Он подмигнул Хуану. – Я там человек влиятельный, че, и злоупотреблений не потерплю.
– Никто не злоупотребляет, – сказал смотритель. – Только говорите потише. Войдите, сеньор, в наше положение, на нас – ответственность.
– Абсолютно никакой, – сказал Хуан. – Вы к нам не имеете никакого отношения. Пусть придет секретарь Факультета или кто-нибудь из профессоров.
– Че, не затевайте, – сказал студент, делавший записи. – Сперва сдадим экзамен, а потом уж будем протестовать.
– Вы ведь Хуарес, верно? – спросил Хуан, поднимаясь на ноги.
– Нет, я Мигелетти.
«Ловко он выведал имя у этого заморыша», – подумал репортер.
– Ах, так вы Мигелетти. И сдаете экзамен вместе с нами, не так ли?
– Так, если только его не отменят. По-моему, там нет ни одного профессора.
– Ах, так вы прекрасно обо всем осведомлены, – есть профессора или их нет.
– Че, кончай, – сказал Мигелетти. – Если тебе не нравится, зачем пришел на экзамен? Остался бы на улице, че.
Андрес схватил Хуана за руку и потянул к Кларе. «А здорово он ему ответил, – подумал Андрес с холодной злостью. – Мы всегда там, где нам не следует быть». Хуан с вожделением глядел в сторону Мигелетти, но Клара заставила его сесть и тихо, так, чтобы другие не слышали, укоряла. Девушки, которые только что слушали разговор и смеялись, повернулись спиною к столу и подошли ближе. Две из них, похоже, были близнецами, а на третью, рыженькую, репортер тут же положил глаз.
– Он, конечно, дурак, – сказала одна из близняшек тихо, – но он прав – профессоров-то действительно нет. Уже время, а их – ни одного. На ваших часах – сколько?
– Без двадцати восемь, – сказал репортер. – Вы из тех, кто готовится блеснуть у экзаменационного стола?
– Вот именно, – сказала рыженькая. – Я думаю, все мы здесь сдаем один и тот же экзамен. И другого стола, кроме этого, не будет.
– А если будет? – сказала близняшка, сморкаясь и украдкой оглядев платок. Дверь на галерею снова заскрипела, но на этот раз вместе с запахом вошел служащий из бухгалтерии в костюме цвета электрик. Бросил невыразительный взгляд на собравшихся и углубился в долгое перешептывание со смотрителями. Свет на галерее погас, потом снова зажегся, замигал, потускнел.
– Будет экзамен? – спросила рыженькая. Служащий вскинул руки кверху, словно на него нападали, и замахал ими, будто расчищал стекло. И бодрым шагом удалился, видно было, как он вошел в приемную
