большой и маленький, но главное — документы. Самые настоящие.
— Смотри, — протянул он ей бумаги. — Теперь ты Джейн Уайтрауб. Родилась в Канзасе в 1833 году. Вот свидетельство о смерти мужа. Вот имена родителей, братьев и сестер. Выучи это наизусть.
— А они… не узнают? — испугалась Джудит.
— Откуда? — усмехнулся Луи. — Она неграмотная была, уж писем им она точно не писала.
— А что потом? — дрожащими руками взяла документы Джудит.
— Я тебе работу нашел. На ферме семьи Ле Паж. За детьми будешь смотреть. Ты ведь это умеешь?
Джудит напряженно кивнула.
— Но пока я не скажу, с фермы ни ногой. Это для тебя все еще опасно.
— А вы?…
— А у меня дела, — усмехнулся Луи. — Уж на ферме я точно работать не буду.
В феврале, когда весна стала быстро вступать в свои права, Джонатан впервые после ареста выбрался в город, и это оказалось вовсе не так просто, как он думал поначалу. Да, сила духа вся была при нем, но тело, слабое человечье тело отчаянно боялось. Оно затряслось от ужаса, едва он выехал на центральную улицу, оно покрылось холодным липким потом, когда он миновал здание полицейского управления, а когда экипаж выехал на площадь, Джонатана стало рвать. Весь ужас почти состоявшейся над ним казни снова стоял прямо перед его глазами.
Сидящий на козлах Платон тут же повернул обратно. И некоторое время Джонатан приходил в себя, старательно продышался, а затем упрямо мотнул головой:
— Давай к театру. Я должен его осмотреть.
Платон тяжело вздохнул и подчинился. Но едва они выехали на площадь, молодого хозяина стало снова буквально выворачивать наизнанку. И только когда Платон догадался, что к театру можно проехать с задов, Джонатану сразу полегчало. Площадь была совсем неподалеку, но отсюда, со стороны маленькой узкой улочки, ее видно не было.
Джонатан торопливо прошел к высоким резным дверям, нырнул в полутьму и вскоре понял, что имел в виду дядюшка Теренс, когда говорил о необходимости ремонта. Со стен обваливалась штукатурка, на лепных потолках виднелись темные влажные пятна, дощатые стены местами просели, а идущая по всему периметру выходящей на площадь стены трещина была просто чудовищной — с кулак! Казалось, ткни стену кулаком, и она просто рухнет.
Сбоку подбежал запоздавший швейцар, предложил снять плащ, но Джонатан только отмахнулся и, как сомнамбула, тронулся вперед, в полутьму огромного зала. Сцена, несколько сотен кресел — боже! — здесь было все, что нужно для показа сколь угодно масштабного представления!
Джонатан вздрогнул. Нет, он сразу настроился отдохнуть после тюрьмы два-три месяца минимум, но какие же здесь были возможности!
Он повернулся к стоящему черной молчаливой тенью за его спиной Платону.
— Ты что-то говорил о Втором. Кто он?
— Я еще не знаю, масса Джонатан, — гулко отозвался негр. — Он какой-то странный. И не черный, и не белый…
— Индеец, что ли? — презрительно усмехнулся Джонатан.
— Нет. Индейцы ничего не знают о Мбоа.
— Как и белые? — издевательски продолжил его мысль Джонатан. — Вроде меня.
Платон обиженно засопел, и Джонатан примирительно похлопал его по плечу. Конечно же, он был и должен был оставаться единственным белым, «сотрудничающим» с этой почти мифической силой. Бедный Платон даже не знал, сколь несерьезно относится его господин к этому Мбоа. Даже несмотря на то, с какой точностью Платон обычно предсказывал грядущее.
— И что ты намерен делать, чтобы оградить меня от этого Второго? — повернулся назад к выходу Джонатан.
— Нужно дать Мбоа свежей крови, масса Джонатан, — тихо произнес негр. — Другого способа нет.
Джонатан усмехнулся. Он никогда не был против чего-нибудь по-настоящему свежего, но еще слишком хорошо помнил все прелести американского правосудия, чтобы столь глупо рисковать.
В Новом Орлеане Луи Фернье показаться не рискнул; он слишком хорошо знал, как дотошно работает тамошняя полиция, а потому отвез Джудит к знакомому фермеру по окружной дороге. Оставил Джудит, поменял рубашку и сюртук, не теряя времени, выехал снова и спустя четырнадцать часов прибыл к небольшой рощице у реки. Привязал лошадей, дождался захода солнца, закутался в широкий черный плащ и словно превратился в тень.
Он двинулся прямо вдоль реки, по вытоптанной в камышовых зарослях звериной тропе. Прошел порядка четырех миль, пересек старый яблоневый сад и оказался возле старого бревенчатого дома. Оглядевшись по сторонам, скользнул к окну и замер.
Его бывший хозяин Леонард де Вилль сидел в старом, вытертом и продавленном кресле и, нацепив на нос пенсне, ремонтировал башмак.
Луи улыбнулся. Скупость Леонарда была достаточно известна, но чтобы самому ремонтировать обувь? Он еще раз огляделся и сунул руку в карман. Вытащил жестяную коробочку из-под чая и быстро, стараясь не потерять ни единой секунды, двинулся к собачьей будке.
Почуяв чужака, старый пес угрожающе заворчал, заворочался, высунул нос наружу и тут же, получив щепотку порошка прямо в ноздри, отчаянно взвизгнул и завертелся волчком.
— Тихо-тихо, — поймал и прижал его голову к земле Луи и достал нож. Стремительно ударил и, дождавшись, когда пес утихнет, скользнул к дверям.
— Что еще там? — протяжно скрипнув дверью, точь-в-точь как его пес, высунул нос наружу Леонард де Вилль и ошарашенно замер.
— Как поживаешь, масса Леонард? — широко улыбнулся Луи и рванул дверь на себя. Шагнул вперед и коротким ударом в грудь отбросил фермера внутрь. — Чужих нет?
— Зачем ты пришел? — хватаясь за грудь, просипел фермер.
— За тобой, Леонард, за тобой, — ласково улыбнулся ему Луи.
— Хочешь денег, я дам, — испуганно предложил фермер.
— Спасибо, Леонард, — вытащил узкий, отточенный, как бритва, нож Луи. — Деньги мне тоже не помешают.
— Не убивай! — взмолился фермер. — Только не убивай! Хочешь, я тебе вольную дам? Прямо сейчас!
Луи отрицательно покачал головой.
— Я всегда был вольный, Леонард. Жаль, что ты этого раньше не понял. А теперь уже поздно.
Пожалуй, никого Луи Фернье не убивал с таким остервенением. Он совершенно потерял разум, и, когда сумел остановиться, труп старого фермера был совершенно обезображен.
— Спо-кой-но, Луи, спо-кой-но, — дрожащим голосом произнес он, бросил нож и вышел во двор, к большой деревянной кадке с дождевой водой. Тщательно вымыл трясущиеся руки, ополоснул потное горячее лицо, утерся подолом выбившейся из брюк забрызганной кровью рубахи, вернулся и сел на крыльцо. Достал сигару, оторвал зубами и выплюнул кончик, прикурил и оперся спиной о дверь.
Удивительно чистое звездное небо обещало ему прекрасную, полную удивительных событий жизнь, как тогда, когда он, одиннадцати лет от роду, впервые осознал, что ничем — ни умом, ни силой духа, ни судьбой — не уступает своим «владельцам».
Путь к этому был непрост. В возрасте примерно четырех лет, едва ощутив свою непохожесть на остальных рабов, Луи — только из детского любопытства — начал учиться простейшему: двигаться, как белый, есть и пить, как белый, и даже жестикулировать и ругаться, как белый.
Поначалу это вызывало у хозяев смех. Его приставили в обучение к черному лакею, а уже через пару месяцев Луи с блеском развлекал хозяйских гостей, на бис показывая в лицах разницу между белым и
