мне эта девчушка и так просто, словно старая знакомая: «Давайте вашу руку», — говорит.
Я и перечить не стал. Закатала она мне рукав, стянула руку тесемкой. Пошарила в аптечке, достала стрептоцид, присыпала им рану. Кровь остановилась. Тогда наложила она повязку, да так ловко, что даже боль утихла. Тут только я взглянул на свою врачевательницу и увидел ее глаза, синие, как васильки, и такие печальные, будто не на меня, а на нее свалилась беда. Поблагодарил я ее, присел на скамью. Неудобно же было так сразу бежать. Спросил, куда едет, на зиму глядя. Она и говорит: «Не знаю, куда. Еще не решила. Может, в Куйбышев. А может, дальше, в Ростов или в Астрахань». — «Что же, спрашиваю, там у вас родственники?» — «Нет, говорит, никого у меня там нет. И нигде никого нет». «А здесь вы работаете или учитесь?» — спрашиваю. «Работала на фабрике. Только надоело все. Работа да общежитие… Разве это жизнь? Другие после работы кто — домой, к семье, кто — куда, а я… День — одна, ночь — одна. Видно, нет мне здесь счастья…» Я даже о руке своей забыл. Такой она выглядела растерянной и беззащитной! В общем, уговорил ее остаться. Проводил в общежитие. Потом помог найти работу поинтереснее, устроил в вечернюю школу. Стал захаживать к ней… И… полюбил. На следующий год мы поженились… Нет, я не обманывал себя ее достоинствами. Но она казалась мне чем-то вроде куска мрамора, цельного, нетронутого, из которого можно высечь что угодно. Так вот, мы поженились. А после…
И Воронов рассказал все, что было. Начиная с первых размолвок с женой и кончая недавним разговором с Люсей.
Стенин долго молчал, дымя папиросой. Молчал и Воронов, задумчиво глядя в окно. Потом Стенин подошел» к нему и, положив руку на плечо, заглянул в глаза:
— Любишь ее?
— Наверное.
— Но это ведь… ужасно, Юрий!
— Почему? Я всегда считал, что любовь и творческий труд — единственно, ради чего стоит жить на свете. Помнишь у Блока: «Только влюбленный имеет право на звание человека».
— Да, только не для нас с тобой уже это. Не в наши годы.
— Во все годы, Алеша!
— Так-то так, но… как же теперь там, дома? Или ты решил окончательно порвать с женой после всего, чтобыло?
— Нет, этого я не смогу сделать. Никогда.
— Сын?
— Без сына я не смог бы прожить и дня. Но дело даже не в этом… Она ведь тоже человек.
— Но поняла ли она?.. Хоть что-нибудь.
Воронов молча пожал плечами.
— Н-да… — Стенин снова достал папиросу. — А как же с ней, с этой девушкой?
— Не беспокойся. Я абсолютно уверен, что она ни о чем и не догадывается. Больше того, мне кажется, что у нее и этого вот паренька, о котором у нас шла речь…
— Степанова?
— Да. Мне кажется, у них складываются очень хорошие отношения.
— Но что будет дальше? Любовь имеет свои законы. Ты знаешь это не хуже меня.
— Дальше? А дальше, по-видимому, вступят в силу те «освященные веками» предрассудки, которыми так гордится наше мудрое благопристойное поколение.
— Ты еще можешь шутить?
— Я не шучу, Алексей. Напротив, утверждаю это, как горькую, непреложную истину.
— Значит, надо что-то предпринять, пока не поздно.
— Дорогой Алексей Константинович! Добрейшая душа! Но что ты посоветуешь? Заставить себя не смотреть на нее? Не думать о ней? Не радоваться жизни? Не работать так, как я, кажется, не работал никогда прежде? Не вспоминать о времени только тогда, когда его не хватает? Не любить всех их, кто только еще выходит на самостоятельную дорогу и кому хочется отдать все знания, умение, всю преданность нашему большому общему делу? А что будет взамен?..
— Не знаю, Юрий. Я… действительно ничего не могу возразить тебе.
27. СПЕЦИАЛИСТ БУДУЩЕГО — КАКИМ ОН БУДЕТ
Длинные блестящие сосульки одна за другой отрываются от карниза и с грохотом падают на дымящийся под солнцем тротуар. Еще утро, только что кончилась первая лекция, а солнце припекает уже так сильно, что здесь, у широких окон тридцатой, жарко стоять.
Таня, прикрыв глаза рукой, смотрит на грязный осевший снег, первые ручьи вдоль тротуара. И вспоминается Волга, родное село, маленький дом над оврагом…
Все это уже в прошлом, и оттого немного грустно. Нет, она ни о чем не жалеет. Но в зимние каникулы так и не удалось вырваться домой. Возможно, не придется съездить и летом. Андрей должен закончить диссертацию не позднее сентября. Работа над новой темой и комсомольские дела отнимают у него почти все время. А так хотелось бы побывать в родных краях…
— Весна, Таня, — подошел к ней Костя Славин.
— Да. В селе у нас, наверное, уже канавы роют. Знаешь, сколько воды бывает!
— У нас — тоже. Недели две — ни проходу, ни проезду. А в городе и половодья не увидишь.
Она щурится на солнце:
— Больше всего я люблю крепкие утренники. Выйдешь рано утром, и — к Волге. Наст твердый — каблуком не прошибешь. И тихо-тихо! А как солнце поднимется выше — дзинь! Где-то в канаве лед треснул. И уже со всех сторон — треск, звон, грохот… Вода пошла!
Таня вздохнула.
— А у меня к тебе дело, Таня, — сказал Костя. — Сегодня диспут…
— Знаю.
— Всех преподавателей пригласили, а про Камбалу я забыл…
— Подумаешь!
— Да нет, нельзя не пригласить, декан все-таки. А это дело мне поручено.
— Так пригласи!
— Не могу я идти к нему, Танюша, сама знаешь. Сходи ты.
— Да его и нет еще, наверное.
— Пришел! Я видел. Как раз успеешь до лекции. И так меня выручишь…
В кабинет декана Таня вошла впервые и в нерешительности остановилась, поймав на себе испытующий взгляд Софьи Львовны — она просматривала какие-то бумаги, сидя на диване.
— Вы ко мне? — спросил Бенецианов, привставая с кресла. — Проходите, прошу вас.
Таня подошла к столу:
— Модест Петрович, сегодня диспут. Мы приглашаем вас. — Она положила билет и хотела выйти, но зазвонил телефон.
— Одну минуточку! — жестом остановил ее Бенецианов и взял трубку. — Да! Профессор Бенецианов слушает. Да-да! В среду, с восемнадцати до двадцати? Понятно. Кого предупредить? Но вы же звоните на геологический факультет… Вы что, не знаете, чем занимаются геологи? Ну ясно, ясно! — он бросил трубку.
— Что там еще? — спросила Софья Львовна.
— Из Горэнерго. В среду на два часа отключают электроэнергию. Просят предупредить всех, кто работает с приборами высокого напряжения. Нашли куда звонить. Будто здесь не геофак, а институт высоких энергий!
— Но у Воронова, кажется, есть что-то в этом роде...
Бенецианов махнул рукой:
— Чепуха! Поживут как-нибудь два часа без своих паяльников. — И к Тане: — Так вы приглашаете меня на диспут? Очень приятно. О чем же собираетесь дискутировать?
