— Нет, я никому еще не говорил об этом.
Люся рассмеялась:
— Так что же вы раскрываете свои планы первой встречной?
— Кому это первой встречной? Тебе?! — неожиданно перешел Саша на «ты». — Ну, нет! Не каждая пошла бы в милицию. И вообще…
— Что вообще?
— Ну, сразу же видно человека! — смутился Саша.
Мать встретила ее в прихожей:
— Как дела, Люсенок?
— Все хорошо, мама. Только на занятиях мне сегодня быть не пришлось…
— Как так?
Люся бросила сумку, сняла пальто.
— Да, понимаешь, профессор, который должен был читать первую лекцию, заболел, а потом… — И Люся рассказала обо всем, что произошло в этот день.
Мать покачала головой.
— Я сделала что-нибудь не так, мама? — Люся постаралась заглянуть ей в глаза.
— Нет, дочка, иначе ты поступить не могла. Но… много хлопот доставит тебе эта черточка характера.
— И ты хотела бы, чтобы у меня не было ее, этой черточки?
Мать улыбнулась:
— Нет, не хотела бы.
Люся прижалась к матери:
— Мама, ты знаешь, кто такой Никола Бурбаки?
— Никола Бурбаки? Геолог?
— Нет, его совсем не было. Понимаешь, совсем!
— Ничего не понимаю…
— О, это целая история. Я тебе расскажу потом. А сейчас…
— А сейчас обедать!
— Я не хочу, мама.
— Никаких «не хочу». Все давно готово. Только тебя и жду.
— Ну, хорошо.
Они прошли на кухню.
— А у нас радость, Люсенок.
— Письмо от папы?
— Как ты угадала?
— По тебе увидела. Где оно?
— Сначала обедать.
— Нет-нет-нет! — Люся вприпрыжку побежала в гостиную и нетерпеливо развернула плотно исписанный листок. «Ты впервые выходишь, дочка, в большое плавание. Школа это еще тихая заводь. Университет — уже море», — прочитала она.
И сразу представилось лицо отца — длинное, худое, темное от солнца и ветра, с лукавым прищуром глаз.
Люся улыбнулась…
Отец Люси Владимир Александрович Андреев, топограф дорожной изыскательской партии и писатель-географ, исколесил в свое время если не всю страну, то уж, во всяком случае, никак не меньше половины. Сейчас он был в Саянах, где прокладывалась трасса железной дороги. А до этого пришлось ему побывать и в республиках Средней Азии, и на дальнем севере, и в Советском Закарпатье, и в Уссурийской тайге. Был он и в заграничных командировках: в Гане, Монголии, Северном Вьетнаме, Афганистане. Случалось ему пить воду из Байкала, печь яйца в песках, Муюнкумской пустыни, купаться в горячих озерах среди льдов, долбить мерзлую Землю под палящим солнцем, тащить на себе тяжело груженные нарты сквозь ночь и снег бескрайней тундры и прикуривать прямо от корки застывшей лавы в кратере Камчатского вулкана. Видел он и песчаные смерчи и полярные сияния, ездил на оленях, плавал на пирогах, ел строганину и кокосовые орехи и знал вкус последней корки хлеба и последнего глотка протухшей воды…
Был он уже не молод, в таком возрасте, когда люди предпочитают уют и покой. Но тем не менее из года в год покидал родной город и снова пускался навстречу лишениям и невзгодам, ибо не было для него большего счастья, чем счастье трудных дорог, и большей радости, чем радость находок и открытий.
Дома он, естественно, бывал мало. Люся росла с матерью. Но дух отца — дух дальних путей и неожиданных встреч навечно поселился в их квартире; он жил во всем: в больших картах с пометками отца и в бесчисленных мензулах, невелирах, теодолитах, сложенных на шкафах, в рукописях отца, коллекциях минералов, папках с гербариями и в книгах о путешествиях, в рассказах матери, а главное, во всем укладе их жизни — простом, строгом, без всяких условностей и излишеств.
Мать Люси в молодости тоже не засиживалась дома. В комнате у нее до сих пор лежала шкура убитой ею тигрицы. А в семейном альбоме хранились фотографии, на которых можно было видеть ее с ружьем за плечами где-то в таежной чащобе, верхом на лошади на узкой торной тропинке, в утлой лодчонке на бурной порожистой реке. Правда, Люся видела ее такой только на фотографиях.
Фотографий было много. И в альбоме, и в больших черных пакетах, и в папках с бумагами, и просто в книгах. Но среди них выделялась одна, которая все время стояла в рамке на столе у отца. С нее смотрела совсем еще молодая девушка в большой шапке-ушанке и серой солдатской шинели с санитарной сумкой через плечо. Так выглядела мама давным-давно, во время финской войны, где-то на Карельском перешейке. Об этом в семье говорили мало. Но Люся знала, что мама вынесла тогда из боя и долго несла на себе тяжело раненного командира, который стал впоследствии отцом.
А годы спустя врачи запретили маме участвовать в экспедициях, и теперь она уж не ездила с отцом, а работала научным консультантом в краеведческом музее и жила только этой работой, воспоминаниями о прошлом и постоянными ожиданиями отца.
Ждали они его всегда, — все время, сколько помнила себя Люся. Но это было не просто ожидание. Долгими вечерами, когда все дела уже переделаны, они с матерью ползали по большим картам, разостланным прямо на полу в гостиной, и наносили маршрут отца, читали его письма, рылись в книгах, которые приносила мать, стараясь представить те места, по которым плыл или ехал отец. И считали, сколько дней осталось до его приезда.
Приезд отца был праздником, тем более запоминающимся, что наступал он раз в полгода, а то и в год, и потому готовиться к нему начинали они за много недель вперёд. Впрочем, подготовка эта была тоже не совсем обычной. Они не скребли и не мыли, не жарили и не пекли, а приводили в порядок кабинет отца, его коллекции, рукописи. Мать доставала новые книги, которые вышли в отсутствие отца, а дочь старалась рассчитаться со всеми «должками», какие накопились в школе.
Приезжал отец всегда неожиданно. И сейчас же квартира наполнялась новыми камнями, чучелами, всевозможными диковинными предметами, а главное, смехом, шутками, весельем. Мать с приездом отца сразу как будто молодела, глаза ее вновь искрились тем живым задорным блеском, какой Люся видела на давних студенческих фотографиях.
Но проходило несколько недель, и снова провожали отца в дальний путь. И снова шелестели карты на полу в гостиной, и росла стопка книг с закладками на мамином столе, и медленно переворачивались листы календаря, отсчитывая месяцы ожидания. Опять их было только двое: Люся и мама. Но тем дружнее жили они, помогая друг другу во всем. Вместе рылись в книгах, если маме нужно было подготовить какое- нибудь срочное сообщение. Вместе решали школьную задачу, если она у Люси почему-то не получалась.
Часто ходили в театр, особенно в оперный. Мать любила музыку, понимала и знала ее. Игре на рояле Люся научилась рано, задолго до школы, и теперь они часто играли с матерью в четыре руки или вместе разбирали какую-нибудь новую пьесу.
А бывало и так, что бросали все дела, забирались с ногами на диван, укрывались большим маминым
