ушли. До коридора далеко. Да и дверь с двух сторон обита войлоком.
Иван Яковлевич бросился к окнам. Но они выходили в глухой угол двора, куда и летом никто не заглядывал. О том же, чтобы выбраться через них наружу, нечего было и думать. Он схватил попавшуюся на глаза рейсшину и попытался просунуть между створками двери. Рейсшина с треском переломилась пополам. Попробовал бить в дверь стулом. Стул разлетелся вдребезги.
Обессилев от ярости, он повалился на диван.
— Какие негодяи! Надо, же! — И вдруг вспомнил: ведь он пригласил Бенецианова к себе в гости…
Чепков глянул на часы. Уже седьмой! А жена даже ничего не знает. Мысль пригласить Бенецианова пришла неожиданно. Что же теперь будет!..
Иван Яковлевич заметался по кабинету. Бил кулаками в дверь, в окна, в стены. Ответа не было. Факультет будто вымер. Ничего не оставалось, как снова повалиться на диван.
Ну почему, почему его так не любят? А, не все ли равно! Только бы стать профессором. Победителей не судят. А теперь это уже не за горами. Бенецианову он необходим. Особенно сейчас, когда на сторону Воронова встал даже Греков…
Мысли о скорой профессуре несколько успокоили Ивана Яковлевича. Он задремал.
А когда проснулся, было уже за полночь. Сильно болела голова. Он встал с дивана и подошел к двери. Тишина была невыносимой.
Иван Яковлевич выругался.
— Ну, завтра я вам покажу!.. — Он ударил ногой в дверь, она неожиданно раскрылась.
— Что за наваждение?
И, главное, об этом никому не расскажешь. Только на смех поднимут.
Чепков посмотрел на часы:
— Половина первого!
И сразу представил негодующий взгляд жены. Как объяснить ей все, что случилось? Не поверит…
Иван Яковлевич оделся и медленно поплелся к лестнице.
Говорят, январское солнце не греет. Трудно установить, кто первым высказал столь категоричное утверждение. В одном можно не сомневаться: сказано это не студентами. Ибо студент в течение всей сессии вообще не замечает солнца. Зато сразу, как только сдан последний экзамен и наступили долгожданные каникулы, в душе его уже звенит весна, — несмотря ни на что на свете, включая израсходованную стипендию.
А солнце? Оно-таки действительно греет! Особенно, если пройтись по лыжне хорошим шагом километров пять-шесть, затем подняться на самый верх берегового откоса и глянуть на широкую, покрытую снегом долину реки, где все расчерчено бесчисленными следами лыж и пестрым-пестро от разноцветных курток, свитеров и шапочек, будто рассыпанных по снежному полю.
«Греет, здорово греет! — мысленно повторил Саша, посматривая на бледный окольцованный диск солнца и вытирая шапкой лоб. — А хорошо…»
Он оглянулся назад, на придавленные снегом ели, в которых терялась свежая лыжня, и громко свистнул. Из-за елей показался Колька Краев.
— Здоров ты бегать! — крикнул тот еще издали. — А берег тут в самом деле что надо!
— Я еще в девятом классе присмотрел этот обрывчик. Представляешь: отсюда — вниз, к самой реке. Дух захватывает!
— Попробуем?
— Надо всех обождать. И потом, решили верхом идти до радиостанции.
— Ну, ладно. Давай отдохнем. Слушай, Сашка, давно собираюсь тебя спросить, правда, что четверокурсники в начале сессии Чепкова в его собственном кабинете заперли?
— Откуда ты знаешь?
— Да уж знаю.
— А знаешь, так помалкивай.
— Так я только с тобой… А как на пересдаче — не погнал их снова?
— Погнал бы за милую душу! Да Стенин с Бардиным «случайно» зашли послушать, как он принимает. Соображаешь? Сдали все…
Из-за деревьев показался Костя Славин:
— Вот они где! А мы уж и кричали и свистели. Будете замыкающими.
Вслед за Костей на косогор взобрались Валерий и Виктор. За ними Люся…
Больше Саша не видел никого и ничего. Она поднялась на самый гребень и, встретившись с ним глазами, улыбнулась. Совсем как осенью. Саша расстегнул ворот куртки. И кто это придумал, что зимнее солнце не греет!
Но Костя уже взмахнул палками и заскользил по берегу. Все двинулись за ним следом. Мимо Саши, огибая косогор, протрусили Надя с Любой. — За ними — Птичкин, Вайман… Желтая шапочка Люси мелькнула уже у поворота. Саша нетерпеливо оглянулся назад:
— Пошли, Колька!
И вдруг:
— Стойте! Сашка, стой! — Это Иван. Он выбрался на косогор и воткнул палки в снег. — Там Хонцер и Дубровина еле тащатся. Подождать надо. Да, опять чуть не забыл. Тебе письмо. С утра таскаю. Вот.
Саша взглянул на конверт. Штамп «Местное». Знакомый крупный почерк. Наташа!.. Он торопливо надорвал конверт и вытащил маленькую, в две строки, записку:
«Саша, я заболела. Если выберешь время, забеги как-нибудь, пожалуйста. Н. С.»
Как же так?.. Ну да, она еще вчера, на экзамене себя неважно чувствовала. А он и не вспомнил о ней сегодня. Дубина!
Мимо проковыляли Алла и Вика. Иван Двинулся им в обгон. Ребят уже не было видно — они скрылись за поворотом. Далеко внизу, в зарослях молодого ельника, в последний раз мелькнула желтая шапочка.
Колька оглянулся на приятеля:
— Двигаем!
Но Саша не тронулся с места.
— Да ты чего?
Саша сунул письмо в карман и поправил шапку:
— Двигай, Колька. И передай там, что я… В общем, не могу сегодня ехать с вами. — Он круто развернулся и, съехав с косогора, не оглядываясь, помчался к городу.
24. НА КАКУЮ КАРТУ ПОСТАВИТЬ?
Так было, наверное, впервые, что они пришли сюда сразу втроем.
— Вы все к Семену Тихоновичу? — удивленно приподняла брови секретарь.
— Да, уважаемая Анна Григорьевна, — сказал Греков, раскланиваясь. — Доложите, пожалуйста, ректору, что целый сонм геологов жаждет видеть его по весьма важному делу.
Анна Григорьевна встала и бесшумно скрылась за обитой черным дерматином дверью.
— Что же, подождем, покурим, — Греков вынул портсигар и опустился на диван. Воронов присел к столу с газетами. Стенин принялся ходить по мягкой ковровой дорожке.
Но ждать пришлось недолго. Черная дверь так же бесшумно раскрылась, и Анна Григорьевна вышла в приемную:
— Семен Тихонович просит вас к себе.
— Благодарим, Анна Григорьевна, — Греков спрятал портсигар и поднялся с места. — Пойдемте, коллеги.
