папиросу. — Дело вполне поправимое. Сейчас же собирайся и дуй прямо к Строгановой.
— К Софье Львовне?
— Вот-вот! К Софочке, к ней самой!
— А при чем здесь она?
— При чем тут Софочка? Да это же глаза и уши Камбалы. — Борис довольно расхохотался. — Так вот, немедленно дуй к Софочке. Так, мол, и так, погорячился вчера у Модеста Петровича. А насчет лекций что- нибудь сбрехни. Лучше всего, вали на общественную работу…
— Нет, Борис, ловкачом я не был и не буду!
Саша надел пальто и хлопнул дверью.
— Ну, так черт с тобой! — Борис бросил недокурен-ную папиросу. — Ему добра желают, а он…
Петька был дома. Первая лекция начиналась у них в девять сорок, и «физик-рационалист» стоял перед зеркалом, старательно приглаживая огненную шевелюру. Сашу он встретил холодно:
— Связался я с вами!
— А что?
— Ничего! Ты вот не пришел вчера к Воронову. А он уезжает.
— Куда?
— На конференцию. В Москву. На две недели. Я и пошел узнать, как наши измерения…
— И что же?
— Ни черта не получилось!
— Не может быть.
— Говорю тебе, ни одна цифра даже близко не подходит. Воронов только руками развел. Сплошное, говорит, вранье.
— Но ведь меряли тщательно, каждый результат проверяли трижды. Разве только в расчетах…
— Конечно, в расчетах. А все твой новый метод. Дернуло тебя его придумать! Быстро, удобно. Вот и результат. На целый порядок все не сходится.
— Но ты же согласился тогда со мной.
— Да… В принципе не возражал. А ты сразу же давай считать. И даже по-старому не проверили.
— Но я был так уверен. И может, все-таки пустяк какой-нибудь. Давай попробуем еще.
— Нет уж, пробуй сам. Тебе что! Но я-то физик — и так наплюхать! Стыдно было Воронову в глаза смотреть. Ну, да ладно, пошли!
— А мне идти некуда, Петька. Поперли меня из университета.
— Как поперли?! За что?
— Не ходил на лекции к Камбале.
— Да… Куда же теперь? В партком, к ректору? Там за такие дела тоже по головке не погладят. Можно бы, конечно, к Воронову, но после такого позора…
— Да, к Юрию Дмитриевичу нельзя.
Петька походил по комнате:
— Ну вот что. Я поговорю кое с кем. А ты вечерком загляни, что-нибудь придумаем.
— Ладно, — согласился Саша.
Он медленно побрел в общежитие. Вот и комната, где прожил почти год… Хватит об этом! Саша быстро побросал в чемодан свои пожитки, собрал библиотечные книги, сложил их на стол. Написал короткую записку Ивану.
— Все…
Полчаса спустя он был уже на вокзале. Пробежал глазами расписание поездов, идущих на восток, пересчитал оставшиеся деньги и решительно направился к кассе.
Посадив мать на поезд, Люся прямо с вокзала пошла в университет. Она чувствовала себя неспокойно всякий раз, когда мать уезжала в командировку. Но сегодня к этому примешивалось и другое. Она все чаще ловила себя на том, что невольно думает о Воронове. И это рождало тревогу, неясную, неосознанную.
Люся торопливо поднялась на факультет. Войдя в аудиторию, она сначала ничего не могла разобрать. Все что-то говорили, спорили, доказывали. Но вот навстречу ей метнулась Таня:
— Люся, ты слышала, Сашу исключили!
— Откуда?
— Из университета. Совсем! Только что приказ вывесили!
— Как?! За что?
— Непонятно. В приказе говорится: «за недостойное поведение, выразившееся в систематическом непосещении занятий и оскорбительных выпадах в адрес профессорско-преподавательского состава».
— Надо сейчас же пойти к Бенецианову, пусть объяснит, за что исключили Сашу, — сказала Люся.
— Дело это совсем даже не простое, — нахмурился Фарид. — Потому что, во-первых, никто к нему не пойдет…
— Я пойду! — решительно заявила Люся.
— Не чуди, Андреева! — возразил Иван. — Ясно, что скажет Модест Петрович. Посещение лекций в университете обязательно, и хамить профессору тоже никому не дозволено.
— Погоди, Иван. Ведь мы же знаем Сашу. Да и Бенецианова тоже.
— А я говорю: Степанов действительно виноват. Прогульщик есть прогульщик!
— Прости, но мне не хочется больше говорить с тобой об этом. Кто пойдет со мной к Бенецианову?
— Пошли! — выступил Краев. Остальные молчали.
— Кто еще? — Люся посмотрела иа Валерия. Тот явно боролся с собой.
— Пойдем! — кивнул он.
— Это похвально, — сказал Бенецианов, усадив «делегацию» на диван, — что вас беспокоит, судьба товарища. Ве-е-есьма похвально! Но процесс воспитания подрастающего поколения — вы позволите мне быть откровенным с вами — процесс воспитания молодежи очень сложен и многогранен. Он требует наряду с мерами поощрения также и таких мер, которые бы направили молодого человека на правильный путь, предостерегли его от более пагубных поступков. Подобные меры не всегда приятны. И, прежде всего, неприятны для нас, воспитателей. Но, прошу вас верить, они продиктованы лишь одним — желанием помочь человеку стать достойным членов нашего общества…
«Не хватало еще, чтобы он заговорил нас», — мелькнуло в голове Люси.
— Так вы считаете, что Сашу… что Степанова надо обязательно исключить из университета, чтобы он «стал достойным человеком»?
— Друзья мои, — отечески нахмурился Бенецианов, — поймите, я сам глубоко озабочен судьбой этого студента. Его способности — позволяют надеяться, что в будущем, когда он вытравит… э-э… некоторые элементы анархизма, он несомненно сможет стать украшением факультета. Но сейчас для его же пользы…
— Модест Петрович, — перебила Люся, — группа не согласится с вашим решением.
Декан поднял брови:
— Позвольте, что значит, не согласится?
Люся выдержала его взгляд:
— Мы против исключения Степанова!
— Тэк-тэк-с… — Бенецианов забарабанил пальцами по столу. — Что это? Коллективный сговор? Или инспирированное кем-то выступление против руководства факультета?
— Ни то ни другое, — ответил Валерий. — Это мнение группы.
— И вы должны с ним считаться, — добавила Люся.
Бенецианов поднялся, давая понять, что разговор окончен. Но дверь в это время раскрылась, и в кабинет вошел Стенин.
