Костя растерянно смотрит на Соню Петровну, на брошь «Аленушка».
— Открытка вот, — Соня Петровна достает из кармана жакета почтовую открытку, показывает ее Косте. — Аида принесла, только что.
— Извещение? По конкурсу прошли? Поздравляю. Сколько баллов набрали?
— Прошла, — доверчиво говорит Соня Петровна. — Сто двадцать кило набралось у меня.
— Институт питания зовет на похудание! — кричит Глебка и бухает на пол портфель, словно груженный булыгой и щебенкой.
— Высокий проходной балл, — говорит Костя. — В МГУ хватает двадцати.
— Куда Глебку девать?
— Сдайте в камеру хранения.
— Я серьезно, Костя.
— Возьмите с собой.
— Он и без того кожа да кости.
— Кожа для Кости! — радостно закричал Глебка.
— А вы его на другой факультет.
— Чего?
— Институт лечения зовет на утолщение! — говорит Костя.
Тетя Слоня страдальчески вздохнула:
— К пенсионеру Овражкину хотела, спортсмену…
Глебка отрицательно качает фуражкой.
— Ишь, не хочет, прынц сардынский. К Аиде думала, почтальону.
Глебка опять отрицательно покачал фуражкой.
— У Тетеркиной дите вредное, спасу нет. Куда ей еще этого налетчика, — продолжала шарить в памяти тетя Слоня.
— Может, к участковому инспектору? — предложил Костя. — Будет с ним службу нести.
— К милиционеру! — Глебка даже поперхнулся. — Я тут хочу! У тебя!
— Полгода института дожидалась. — Соня Петровна умоляюще смотрит на Костю. — Совсем здоровье потеряла.
— Очень вас понимаю, Леонелла Флоридовна. Пускай остается. Была не была.
— Правду говоришь, Константин? — счастливым голосом спросила Соня Петровна.
— Еще бы! Как абитуриент — абитуриенту.
— На тебя и рассчитывала, на твою положительность — Соня Петровна, без пауз, поехала: — Уроки- за-ним-надо-проверять-и-чтобы-зубы-чистил-ел-сырую-морковь-ему-витамины-нужны-прищепкой-чтобы- не-стрелял-взял-моду-в-прищепку-закладывать-пистоны-и-стрелять-ты-думаешь-деньги-он-для-чего- повытаскал? — на-пистоны-он-и-к-участковому-не-хочет-чтобы-стрелять-ему-вволю-стихотворение- выучил-«Скачет-сито-по-полям-а-корыто-по-лугам» — что же еще?..
Катя улыбалась. Определенно — это доставляло ей удовольствие. Кости молчал: он был обескуражен. Казалось, Соню Петровну ничто не остановит — не тетя, а каток: всех сомнет и все сомнет, утрамбует.
— Раздетым-на-улицу-чтобы-не-выбегал-руки-мыл-как-следует-с-мылом-руки-мыть-не-любит- басурман!
— Я аспект внимания, заявил Глебка, — а не басурман.
— Что такое! — возмутилась Соня Петровка. — Как ты со взрослыми разговариваешь?
— Макаронина говорит.
— Полюбуйтесь на него, люди добрые. — Соня Петровна уже обращалась и к Кате, взывала к сочувствию и с ее стороны. — Учительницу макаронами обзывает! Бессовестный! На уроках языком бренчит, нашел балалайку. Учительница жаловалась.
— Все в классе умеют, а я нет.
«В самом-то деле», — теперь посочувствовала Катя, но не вслух, конечно. С каждой минутой пребывания здесь Кате становилось вес забавнее и веселее.
— Побренчи, послушаем, — предложил Костя Глебке, чтобы как-то отвлечься от предстоящих проблем и от тяжести пережитого впечатления от монолога Сони Петровны.
Глебка зажал губами кончик языка и начал старательно играть на нем пальцами, как на струне.
— Плохо, — сказал Костя.
Глебка огорчился: он все-таки на что-то надеялся. Взглянул на Катю, Катя ему улыбнулась: Рожков определенно ей нравился.
— Плохо, — повторил Костя, зажал нос и медленно и серьезно, как большой исполнитель, побренчал: получилась гавайская гитара. Садись и слушай концерт.
— Костя! — воскликнула басом Леонелла Флоридовна. — Ты что! Ты воспитывать должен, морковь ему давать!
— Воспоминания… на заре туманной юности.
— Нет уж, ты, это… без тумана. У него и так постоянно в руках баловство. Всех перещеголял.
Глебка раскрыл ладони, перевернул их туда-обратно, состроил удивленное лицо:
— Пусто.
Но зато теперь четко были видны на ладонях чернильные контуры материков, до которых не добралось мыло.
— Вы горох едите? — спросил Глебка.
— Фасоль едим.
— Люблю фасоль, горох не люблю.
— Все съели, тебе не осталось.
— Он фасоль не ест. Придуряется! — Соня Петровна воспылала гневом в отношении племянника.
— Не ем, но люблю.
— Сил у меня на него не хватает. Никакого почтения ко мне. Вчера упал с эскалатора при всем честном народе.
— Ты, Рожков, что-то запутался.
— Меня развивать надо предпод… предпод-ч-ти-тель-но в домашних условиях. Завуч контрошкой мне пригрозил.
— Чем? — удивилась Катя. Ее присутствие было сейчас совершенно необходимым в дворницкой. Явно требовалась хозяйка положения.
— Контрольной. Заставит десять раз переписать «Ученик должен выучить и научиться». Пфф!
— Костя, так как мне с ним быть? — спросила в нетерпении Соня Петровна. — Твое слово окончательное?
Костя умоляюще взглянул на Катю.
— Оставайся, а? Москву поглядишь. На такси покатаю. Новый год встретишь под натуральные куранты. У нас здесь иногда слышно. И с Глебкой поможешь. Прошу, как человека, потому что… недочеловек он еще.
Катя молчала. Ей было хорошо, свободно, весело. Такое бывает от ощущения неожиданного поворота судьбы. А любой счастливый поворот судьбы — редкий подарок по нынешним временам. Катя это знала.
Глебка с воплем: «Недочеловек!» — ринулся вокруг стола на четвереньках. Боднул Катю, зафыркал, зарычал. Катя поняла, что ей надо испугаться, и она испугалась.
Глебка был удовлетворен и продолжал свой путь на четвереньках.
Костя вздохнул:
— Рылкин.
Соня Петровна всплеснула руками и, чтобы не погибло ее дело, сказала:
— Я на него денег оставлю.
— Почем нынче дети школьного возраста?
— Не приценивалась, Костя, не знаю.
— Устроим пышную распродажу. — Костя смотрел на Катю. — Или тебе некогда? — Костя бил в одну точку, ему хотелось, чтобы Катя обязательно осталась. — Где-нибудь?.. Кто-нибудь?..
