Эбахон? Когда вы играли Чайковского, ваша душа была светла и чиста. А сейчас вы говорите как…
Голос ее дрогнул и прервался.
Несколько минут они ехали молча. Но когда внизу, в каменной чаше, показались мерцающие огоньки Обоко, Эбахон заговорил глухо, задумчиво:
— Если бы все было так просто, мадам! Добро и зло, жизнь и смерть, власть и подчинение — все это неразделимо. Нет людей добрых и нет злых, есть люди, которые бывают то добры, то злы. И для моего народа я добрый гений, а для его врагов — я дьявол. Вот вы… вы хотите служить добру, но, помогая одним, приносите страдание другим. А Роберт Рекорд? Бывший солдат австралийского экспедиционного корпуса во Вьетнаме, решивший загладить свою вину перед людьми, служа им на поприще науки. Он ведь подавал надежды, будучи аспирантом ЮНЕСКО в Луисе. Вы отвергли его потому, что на его руках кровь вьетнамских детей и женщин. И, не надеясь ни на что, он следует за вами с тех пор по всему миру, отказавшись от науки. Он служит вам, вам, а не человечеству даже здесь, в лепрозории. И наконец, вы вернулись в нашу страну, зная, что здесь будет литься кровь. Вы ведь знали об этом? Святые отцы из «Каритаса» были в курсе наших планов, они не могли не сказать вам, что ожидается в Поречье… Ведь так?
— Да, — прошептала Элинор. — Вы знаете все, вы — чудовище…
Эбахон рассмеялся:
— Хорошо! Я — дьявол, вы — ангел. Так давайте же заключим союз — я возьму на себя вину за все зло, которое будет твориться здесь, на земле моего народа, а вы будете творить добро от моего имени, от своего, впрочем, какая в этом разница? Я дам вам власть, такую же, как моя, вы всегда будете рядом со мною. Подумайте, скольким людям вы сумеете помочь, и, клянусь, я никогда не стану у вас на пути. Короче, говоря прямо, как солдат, я предлагаю вам стать моей женой, женой президента Республики Поречье. Не спешите с ответом. Подумайте, поговорите с Христом, Ошуном, с любыми богами всех времен и народов, с вашими друзьями. Я не буду в обиде, если вы скажете «нет», но никогда у вас не будет таких возможностей служить добру, которые я открываю перед вами сегодня…
Петр покосился на Элинор — она сидела, полузакрыв глаза, безучастная, отрешенная, словно все, что было только что сказано, не имело к ней никакого отношения.
Огни Обоко светились уже совсем рядом. Город был во власти ликования, когда они въехали наконец на его улицы. Надрывно орали проигрыватели, магнитофоны, приемники. Старики, одетые в праздничные национальные одежды, тяжелые, расшитые золотыми и серебряными узорами, важно сидели в грубо сколоченных креслах, и головы их украшали шапочки из меха леопарда. Парни в тесных, расстегнутых на груди пестрых рубахах, чтобы были видны висящие на серебряных цепочках амулеты — коготь льва, голова змеи или большой черный паук, — в немыслимо ярких брюках, самозабвенно выделывали замысловатые па, следуя бешеным ритмам динамиков. Девушки не отставали от них, но пар не было, каждый танцевал в одиночку, сам для себя.
— Как они радуются первым победам! — прервал наконец молчание Штангер.
— И не помнят о тех, кто убит там, за Бамуангой, — мрачно добавил Эбахон.
И опять наступило молчание. Лишь через несколько минут, когда Эбахон помогал Элинор выйти из «джипа» у дверей своей виллы, Петр услышал, как Штангер вполголоса выругался:
— Черная свинья! Ему не хватает теперь только белой девки!
ГЛАВА 3
— Уже час дня. Слышишь? Час дня! Проснись же! Анджей тряс Петра за плечо, а тот все еще был не в силах расстаться со сном, тяжелым, не отпускающим и не приносящим отдыха.
Голос Анджея доносился откуда-то издалека, из нереальности, из небытия, Петр понимал, что нужно подчиниться, открыть глаза, — и не мог.
Анджей еще раз сильно встряхнул его, потом взял на плечо и посадил на постели — и вдруг резко ударил ладонью по щеке.
— Ты что? — тряхнул головой Петр, открывая глаза. — С ума сошел?
— Уф! — облегченно выдохнул Анджей. — А то я перепугался…
— Перепугался?
Петр еще тряхнул головой, словно сбрасывая остатки сна, и окончательно проснулся. Они были в той самой комнате рест-хауса, откуда вчера рано утром Лоусон повез Петра на своем «мерседесе» в Обоко по вызову его превосходительства президента Эбахона.
— Перепугался? — переспросил Петр, спуская ноги с кровати на прохладный каменный пол. И сейчас же понял нелепость своего вопроса: оснований пугаться с того момента, как их самолет приземлился в Уарри, у, них было предостаточно.
Но сейчас же другая мысль пронзила его мозг:
— Я… здесь? Как я сюда попал? И где… Элинор?
— Это я должен тебя спросить об этом, — пожал плечами Анджей и, сняв свое золоченое пенсне, принялся дышать на стекла. — Тебя привез в четыре утра Лоусон, совершенно бесчувственного, и мы с ним еле дотащили тебя до кровати. Никогда бы не подумал, что в тебе столько килограммов.
— Я был пьян?
— От тебя несколько… попахивало, — дипломатично уклонился от прямого ответа Анджей.
— Мы были у президента… Он предложил Элинор стать его женой, — оправдывающимся голосом заговорил Петр.
— И она…
— Во всяком случае, она осталась на вилле. Бедный Боб!
— А ты по этому случаю напился?
Петр встал, одернул пижаму (Анджей вчера все-таки сумел его переодеть!) и пошел в ванную. Горячая вода еле текла, зеркало было в желтых пятнах и искажало отражение. Петр с отвращением посмотрел на свою перекошенную физиономию и принялся взбивать мыльную пену. Ему нужно было побыть одному хоть эти несколько минут.
Итак, он вчера напился. Почему? Чтобы снять напряжение всех этих сумасшедших дней? Чтобы забыться? Бежать от всего, что его окружало, хоть на несколько часов, хоть на одну ночь? Но он всегда презирал людей, покупающих себе передышку такой ценой.
Презирал, а сам вот не выдержал.
…Как только они вошли в холл, Эбахон приказал дежурному офицеру распорядиться «насчет комнаты для мадам», так, словно он уже получил согласие Элинор на свое предложение. Все тот же босоногий слуга в солдатской форме принес из «джипа» кожаный баул и небольшой чемодан, захваченный Элинор из миссии, и поставил их у камина.
— Вы можете выбрать наверху любое помещение, — галантно предложил Эбахон и сделал рукою жест, приглашающий Элинор наверх, по лестнице, на второй этаж. — Я занимаю лишь одну из комнат: рояль, письменный стол и походная койка. Но вам, разумеется, доставят любую мебель, какую только захотите…
— Я тоже не привыкла к роскоши, — устало вздохнула Элинор и пошла наверх, вслед за босым солдатом.
Мужчины молча проводили ее взглядами, пока она не скрылась за поворотом скрипучей лестницы.
— А теперь прошу, джентльмены… — Эбахон сделал жест, приглашающий к креслам у камина. — Нам предстоит еще кое-что обсудить!
Он взял с каминной доски бронзовый колокольчик, несколько раз встряхнул его. На пороге холла вырос дежурный офицер — тот самый щеголеватый капитан, который впервые доставил Петра в этот дом из Уарри.
— Симон, сводки за день…
— Слушаюсь…
Офицер козырнул и скрылся за дверью. И почти сейчас же на лестнице послышалось поспешное шлепанье босых ног. Солдат-слуга кубарем скатился в холл.
— Мадам выбрала комнату, — почтительно доложил он. — Мадам приказала вымыть…
— Ее комнату? — улыбнулся Эбахон.
— Весь этаж, все стены, пол, окна, — растерянно продолжал солдат.
— Что ж, в этом доме не чувствовалось настоящей женской руки с тех пор, как я стал здесь
