Вовка поерошил вихрастую шевелюру, из неё посыпались опилки.
— Так ведь Манюшка в садике может до восьми пробыть. А?
— Может. Только, знаешь… Её, знаешь, лучше всё-таки пораньше привести.
— Ну, тогда ты шагай, — сказал Вовка и смёл с верстака опилки. — А я поработаю. Хочу завтра Борису Сергеевичу ещё один прибор сдать. Назло им, этим… прорабатывателям. Хорошо ведь получится, верно?
— Верно… — Вася почему-то отвёл глаза. Потом он нахлобучил кепку на нос и протянул руку — Ну ладно, я пошёл…
Васино поведение не очень понравилось Вовке. «Что-то уж больно он скис. Напугался, должно быть. А чего ему переживать — не его ведь на совет отряда вызывают. Или Ирка Маслова на него так подействовала? Не стыдно, говорит. А чего ему стыдиться?»
Поразмыслив таким образом, Вовка сбегал в дом закусить, а затем принялся работать. В этот вечер потрудился он хорошо, прибор получился на славу, и это совсем подняло его настроение. Но — лишь до утра.
Утром, едва Вовка явился в школу, настроение у него изрядно понизилось.
Началось с того, что ещё у раздевалки подошла Ира Маслова и сказала:
— Совет сегодня после уроков. Собираем специально из-за тебя.
Она прищурила глаза так, будто опять хотела сказать: «Не стыдно?», но ничего не сказала и отошла. Изумительно немногословна была она в этот раз.
«Ишь ты, как торопятся», — с неприязнью подумал Вовка, поддёрнул штаны и поплёлся к Борису Сергеевичу.
Преподаватель физики Борис Сергеевич Вяткин, молодой и подвижный, но очень толстый человек, почти не выходил из физического кабинета. Он появлялся там задолго до уроков, проводил в кабинете, окружённый учениками, все перемены, сидел там и по вечерам, и неизвестно, когда он бывал дома. В кабинете нашёл его Вовка и сейчас.
Борис Сергеевич улыбнулся своей обычной, доброй, чуть застенчивой улыбкой и сказал:
— Входи, входи, — хотя Вовка и без того уже вошёл.
Он вошёл и сказал:
— Вот, я ещё один, Борис Сергеевич, сделал, — и поставил на большой высокий стол для опытов свой прибор.
Борис Сергеевич подошёл, внимательно осмотрел прибор, потрогал его и сказал:
— Н-да… Хорош. Только ты забери его обратно. Я его у тебя не возьму.
Вовка не понял.
— Не возьму, говорю, у тебя эту поделку.
— Борис Сергеевич… почему?!
Вяткин сложил руки за спиной, ладонь в ладонь, прошёлся вдоль стола и сокрушённо покачал головой:
— Эх, Седых! Безобразничаешь ты, оказывается, а?
— Борис Сергеевич, да я…
Вяткин быстренько вытащил руки из-за спины и нетерпеливо помахал ими, обеими сразу, перед своим лицом:
— Стоп, стоп, стоп. Без оправданий. Увлекаешься техникой и физикой — хорошо. Одобряю. И все одобряют. Но, брат, перехватывать через край — это не позволительно. Забери, — он коротко махнул в сторону прибора, — а там, дальше, посмотрим…
Вовка растерянно потоптался, жалобно взглянув на любимого учителя, покраснел и, круто повернувшись, выбежал из физического кабинета.
В первую же перемену кто-то поставил прибор, оставленный Вовкой, на его парту.
Значит, всё. Уж если Борис Сергеевич с ними заодно, — всё!
Вася понял трудные переживания друга. На втором уроке он сунул в руку Вовки записку:
«В.! Держись. Я тоже был виноват, а теперь не подведу. Честно. Держись. В.»
Вовка с благодарностью взглянул на Васю, но тот этого не заметил или только сделал вид, что очень внимательно слушает преподавателя…
После уроков Маслова опять подошла к Вовке:
— Так ты останься. Сейчас будет заседание.
Вовка разозлился:
— Да что ты ко мне пристала? Сказала раз — и хватит!
— Уж и напомнить нельзя, — Ира поджала губы. — Недисциплинированный и есть недисциплинированный.
Вовка демонстративно повернулся к ней спиной.
Все вышли из класса, остались только члены совета отряда и «обвиняемый». Ждали Диму Крутикова, вожатого. Сидели молча, только Ира перешёптывалась о чём-то с Галей Мухиной.
Пришёл Дима, оглядел собравшихся:
— Все? Будем начинать.
Ира заняла председательское место.
— Товарищи!..
Обычно она говорила: «ребята», а тут, видимо, захотела поважничать. Так решил про себя Вовка.
— У нас на повестке дня, товарищи…
Но тут дверь раскрылась, и в класс вошла с пухлым, туго набитым портфельчиком Анн-Иванна.
— Надеюсь, не помешаю? Мне бы хотелось присутствовать.
— Пожалуйста, Анн-Иванна! — хором ответили члены совета отряда, а Дима поставил к столу ещё один стул. Но Анн-Иванна прошла в уголок к окну и села за парту, низенькая, маленькая, совсем как ученица, только седая.
«Вот ведь злюка, приплелась ещё и на совет отряда!»— Вовке сделалось очень тоскливо.
— На повестке дня, товарищи, у нас один вопрос. Это — поведение пионера Володи Седых. Вы, конечно, все об этом знаете, но я всё должна объяснить. Вчера во время урока зоологии Седых допустил безобразный поступок. Он взял и бросил в воздух… этот… как его?..
— Вертолёт, — подсказал Дима. — Только ты покороче.
— Да, вертолёт… Я и так покороче… Значит, во время зоологии запустил вертолёт. Это безобразный поступок, просто хулиганский, но у него есть и другие поступки, тоже нехорошие…
Ира говорила минут пять. И хотя она говорила о том, что действительно знали все, — все слушали её внимательно. Словно заново, вместе с ней перебирали в памяти Вовкины прегрешения. Она не говорила своих обычных «стыдись» и «постыдись», но Вовке почему-то делалось всё стыднее и стыднее.
Все смотрели на него. А он ни на кого не смотрел. Он уставился в пол и ногой делал такое движение, будто растирал что-то подошвой.
Ира заканчивала:
— …И дальше мы терпеть этого не можем. Я предлагаю объявить Седых выговор… Кто будет говорить?
Все молчали. Сёма Штейман негромко проговорил:
— Пусть сам скажет, что думает.
Вовка встал. Голова его была опущена. Грязными, в чернилах, пальцами он теребил нижнюю кромку серой ученической рубахи.
В это время раздался негромкий стук, и в дверь осторожно просунулась белобрысая голова Васи Смирнова.
— Разрешите мне быть на совете? — сказал он.
— Зачем? — спросил Дима.
— А мы… А я с Вовкой… вместе…
— Он сам за себя ответит! — строго сказала Ира.
— Подожди, — вмешался Дима. — Что тебе, жалко? Ему не вредно послушать, какой тут о его
