А вокруг звенит и гремит превосходная жизнь. Все газеты полны радостными сообщениями о нашей новой победе: «Енисей перекрыт! Он будет работать на коммунизм!» Я представляю себе штурм этой могучей сибирской реки. Батюшка-Енисей… Непокорный, своенравный, порой бешеный. И тебя смирили наши. Теперь, милый, потрудишься для нас. Ну, и мы тебя не обидим, украсим берега новыми светлыми Дивногорсками. Имя-то какое хорошее городу дали!..
Папа и дядя Веня развернули, должно быть, целую кампанию в защиту Седых. Были в горкоме партии. Им помогает какой-то Алексей Николаевич, заместитель секретаря партийной организации строителей.
— Плохие мы будем коммунисты, — говорит дядя Веня, — если позволим невиновного человека засадить в тюрьму.
Вчера папа был дома у Седых. Потом дядя Веня ходил к Надежде Ивановне со знакомым врачом. Состояние у неё тяжелое.
Сегодня я решила тоже сходить к ним и, конечно, позвала с собой Милу. Она вдруг начала плести какую-то чушь, будто кто-то к ним приезжает, родственник, что ли, ей надо встречать его, бежать по магазинам и ещё куда-то. Сразу было видно: врет.
— Скажи прямо, мама запретила, — сказала я.
— Понимаешь, — сказала Мила, — в одном подъезде с Седых живут её старые приятели. Они увидят меня — скажут маме…
Уговаривать я не стала. А она смотрела умоляюще:
— Только прошу тебя: не проговорись Даниилу.
«Едва ли ты имеешь теперь право на эту просьбу», — хотела я сказать, но только кивнула. Конечно, ничего я ему не сказала и не скажу. Но вовсе не ради Милы…
Даниил все такой же озабоченный и немножко растерянный. Говорит, что, возможно, придется пойти работать.
— Школу все равно надо заканчивать, — сказала я. — Перейдешь в вечернюю.
— Наверное, надо, — как-то странно ответил он. Павла Иннокентьевича опять дома не было: все переживает да хлопочет. Таскают его в прокуратуру-
— Он ведь подследственный, — сказал Даниил и скривился; вот-вот готов был заплакать.
Какое страшное слово «подследственный»!
— Ничего, Даниил, все кончится хорошо. Честпое слово, хорошо кончится. — Мне так хотелось утешить его.
Видела Володю. Он говорит, что у Вадима в институте неприятности. Очень обрадуюсь, если неприятности будут большие.
Сегодня как-то вдруг я заметила, что на земле весна. Собственно, её ещё нет, — зима на Урале цепкая, — и всё же весна носится в воздухе.
Занятия «Искателя» вчера чуть не сорвались. Хоть и каникулы, решили проводить. Должен был по плану выступать с докладом Даниил, пришлось заменять. Следующий — Дед Аркус, но он болеет. Я поехала в медицинский за своим «телепатом». Искали его чуть ли не час. Неуловимый дядечка! Все же нашли в какой-то лаборатории, извлекли на свет божий. Я думала, он будет упрямиться. Нет, пожалуйста, всегда готов, как пионер.
Доклад был очень интересный. Я исписала полтетради. Удивительная штука — эта загадочная телепатия! Да и вообще все явления так называемой парапсихологии — это мир «чудес», пока ещё не объясненных учеными. Ого, как немало придется потрудиться его величеству Царю Природы, чтобы разобраться в самом себе!
Сразу две ассоциации. Написала слово «разобраться» и вспомнила объявление в коридоре института: комсомольское собрание, и вторым пунктом «разбор персонального дела студента 3-го курса В. Синельникова». Значит, персона Вадима всерьёз заинтересовала его товарищей по институту.
И вторая ассоциация: писала о телепатии, подумала, что надо что-нибудь дополнительно почитать о ней, и тут же вспомнила: прочитанную «Атлантиду» всё ещё Даниилу не вернула. Пойду прогуляюсь…
Как странно и значительно все повернулось вчера! Я и ждала похожего, и не ждала… Но надо по порядку. Папа верно говорит, что я «импульсивная». Эмоции командуют.
Сначала о посещении Седых. Я познакомилась с его мамой.
Открыла мне Марфута и с порога объявила:
— А Данчика нет дома, — подумала и решила добавить: — А мама сегодня вставала, ей лучше.
Из комнаты донесся слабый голос:
— Кто там, Марфуша?
— Это Инга Холмова, — объявила Марфута. Мне показалось, даже торжественно.
Надежда Ивановна попросила заглянуть к ней. Она мне понравилась. Тихая, улыбчивая.
А Даниил, сказала она, ушел к нам. Точнее, к Венедикту Петровичу. Вернувшись, я его застала.
Вот тут всё и произошло.
Дядя Веня сказал, что Павла Иннокентьевича все равно оправдают. И в партии восстановят.
— А если не оправдают? — говорит Даниил. — Я знаю, что его оклеветали, по если не оправдают? — Голос его сделался тоскливым и ожесточенным.
— Раз он не виноват, значит, оправдают, — твердо сказал дядя Веня. — Не те времена, — его взгляд был строгим. Не хмурым, не злым, а именно строгим. — Правда всегда восторжествует. — Он задумался, потом повторил как бы про себя: — Восторжествует…
И заговорил о том, что в любом случае, даже если бы произошло худшее, Даниил не имеет права раскисать и опускаться. Надо быть бойцом. А у бойцов закон: если выходит из строя товарищ и друг, замени его, бейся за двоих.
— Я никогда не говорил вам о том человеке, который живет со мной в этой комнате, — задумчиво сказал Венедикт Петрович.
Я сжалась вся. Я поняла — о ком он.
— Её зовут Раиса Михайловна, — продолжал дядя Веня, не смотря на нас; наверное, он догадывался, что оба мы невольно уставились на портрет. — Она погибла, но она живёт в этой комнате и будет жить среди людей.
У меня по коже побежали мурашки.
Дядя Веня рассказал нам всё. С Раисой Михайловной они учились в одном институте: он на литературном факультете, она на историческом. Они были друзьями, и Раиса Михайловна ещё тогда высказывала ему всякие удивительные предположения по истории человечества. Она мечтала, основательно изучив материал, написать об этом книгу. Но сбыться её мечте не было суждено. Она погибла в одной из дальних археологических экспедиций, в горном обвале. Однако у Венедикта Петровича сохранился план задуманной книги. И тогда он решил сам написать эту книгу. Её книгу. Он заочно закончил исторический факультет, изучал специальную литературу, подбирал и анализировал всевозможные археологические и другие материалы. И вот этот труд подходит к концу — пишутся уже последние главы…
Я готова была зареветь и расцеловать нашего милого пучеглазого дядю Веню. Он сидел притихший и чем-то смущенный.
А его друг Раиса Михайловна смотрела на нас внимательно, пытливо и, должно быть, чуточку грустно. Она как будто о чем-то спрашивала. Что-то нужно ей было узнать — очень-очень важное…
Вот какие бывают на свете дела, товарищ Инга!
