зацепляя несколько. Чуть прижмурившись, насупя густые, тронутые сединой брови, Юрий Игоревич, прицеливаясь, выбрасывал вперёд левую руку, а правая с зажатой битой медленно отходила назад и в сторону. Затем она замирала на мгновение и вдруг широким сильным движением устремлялась вперёд. С тонким шелестом тяжёлая, из особой пластмассы бита летела, чтобы обрушиться на городошную фигуру, с глухим звоном ударялась о рюхи, и они, кувыркаясь, вымётывались за грани квадрата.
Андрей бросал биты сильно, но не метко. Ярослав злился, но и горячась, всё же наверстывал упущенное другом. Иван, к удивлению старших, бил по городкам, пожалуй, не хуже Андрея. Правда, мальчонке разрешили играть с полукона, с расстояния вдвое меньшего, чем для остальных.
Юрию Игоревичу пришлось не очень-то легко. Но всё же старик выиграл и был этим очень доволен. В душевой, пофыркивая под сильными струями воды и энергично растирая тело, он пригрозил:
— В следующий раз дам три фигуры вперёд.
Обедали на открытой веранде. Мелкими глотками отпивая фруктовый коктейль, Юрий Игоревич поинтересовался, как сегодня молодежь отдыхала. Он недаром, хотя и в шутку, назвал их бездельниками. Учебное время в школах кончилось. Через несколько дней все они должны были лететь в юношеский лагерь на Памире.
Ярослав рассказал, что с утра отливал корпус для домашней справочной картотеки, читал, затем играл в водное поло. Рано сидела над своей серией музыкально-световых миниатюр, потом занималась на стадионе художественной гимнастикой. Андрей сказал, что дежурил в школьной фонотеке, а потом просто сидел и размышлял.
Крылов слушал их с внимательным и улыбчивым прищуром. Ему нравилась мальчишеская непосредственность Ярослава: паренёк не скупился на лишние слова и мимолетные эмоции, с подробностями рассказывая, как и почему перегрел пластмассу для корпуса и как потом, во время игры, нырнул и, увлёкшись красивой ракушкой, подвёл свою команду. Рано сложнее: в ней проступает уже зрелость, она учится сдерживать свой темперамент и её порывистость мягчает от доброй и туманной, ещё не раскрытой женственности. Наверное, она очень талантлива, эта девочка; надо послушать и посмотреть её последние миниатюры, ведь прошло не меньше года, как он познакомился с первыми вещами… Андрей, как всегда, на слова скуповат; он не очень-то любит рассказывать о своих увлечениях. Вот и сейчас чувствуется: не «просто сидел и размышлял», а что-то задумал, но, пока замысел не оформится до конца, едва ли расскажет.
— Странный у нас мальчик Андрей, — с какой-то особой, иронической и вместе с тем покровительственно-нежной улыбкой сказала Рано. — Ему, наверное, нравится быть непохожим на других.
Юрий Игоревич опустил глаза. Ему не хотелось, чтобы ребята заметили сначала удивленный (как совпали мысли!), потом прихмурившийся взгляд. Помолчав, дед сказал:
— Мы все непохожи друг на друга. А странные мальчики и девочки — это не так уж плохо. Те, кто придумал когда-то первое колесо, кто изобрел иглу, разработал теорию относительности, создал единую теорию поля, — все они были, наверное, «странными» и задумчивыми.
Анна Александровна решила переменить тему: зачем смущать Андрея?
— Никто не сообразил, — спросила она, — из чего приготовлено жаркое?
Все отложили вилки: ребята — задумавшись, Юрий Игоревич — с ожиданием наблюдая за ними.
— Да, — сказала Рано, — оно какое-то… оригинальное.
— Из рыбьей печёнки, — определил Ярослав.
— А ты, Анд, что скажешь?
— Я никогда не задумываюсь, что я ем.
— А я зна-аю! — радостно пропел Иван.
— Ну ещё бы ты не знал! — ласково усмехнулся Юрий Игоревич. — Эта «печёнка» растет у нас на плантации. Но — тут Яр прав — в воде. Совершенно новый вид водорослей, недавно выведен. Пойдем гулять — покажу. Хороший сюрприз нашим тихоокаянцам. — Он говорил о своем сыне и его жене, родителях Ярослава, которые работали сейчас в одной из тихоокеанских глубоководных экспедиций. У деда была такая привычка — понарошку смешно коверкать слова. Тихоокаянец — тихоокеанец.
— А что сообщают наши? — повернулась Анна Александровна к Андрею. — Хорошо им отдыхается?
— Отлично, — буркнул Андрей, не поднимая головы от тарелки.
И всё же минуту спустя Рано вернулась к прежней теме.
— Юрий Игоревич, — её большие, широко распахнутые глаза смотрели настороженно-строго, — вот вы говорили о «странных» и задумчивых. Это, наверное, правильно. Но я хотела вас спросить… Как-то с подругами мы зашли в проекционный зал Музея истории и посмотрели два фильма. Очень старые, им, наверное, больше ста лет. Изображение плоское и серое. Люди в смешных и неудобных одеждах. Машины неуклюжие, громоздкие, угловатые. Но не в этом дело — это всё понятно, — я о другом. Я подумала вот что. Середина двадцатого века, грозного века могучих революций и жестоких битв. Советский Союз только что пережил опустошительную, хотя и победную войну — Великую Отечественную. Разрушены многие города. В воздухе носится атомная пыль от бомб. Где-то в лесах и пустынях стоят ракеты со смертоносным грузом. Нацеленные, всегда готовые взлететь. Так ведь было? А люди — в фильмах они спокойные и весёлые — не говорят ни о войне, ни об атомной пыли, а говорят о своей любви, о каких-то бригадах, о мелких житейских делах… Я, видимо, слишком многословна? Я хочу понять: вот тогда, в начале социалистической эры, когда наши предки творили такие великие дела, — какими же они были сами, эти люди?
Юрий Игоревич заметил, что Андрей особенно внимателен и напряжен. Словно Рано задавала свои вопросы от его имени.
— Ты тоже задумывался над этим, Анд? — спросил Юрий Игоревич.
— По-настоящему пока ещё нет. Но мне это интересно. Зная прошлое и сравнивая его с тем, что есть, легче представить будущее. Я думаю о будущем. Мы как раз поэтому и пришли к вам.
Рано хотелось уточнить свою мысль. Она сказала тихо и тревожно:
— Они мне показались бездумными. Поэтому я удивилась, и поэтому меня взволновали ваши слова о задумчивых. Ведь люди, делающие великое дело, не могут быть бездумными. Да, Юрий Игоревич?
— Да, Рано, это так.
С тихой и мудрой улыбкой Юрий Игоревич взглянул на свою жену, словно говоря: «Она права, эта девочка, верно? Но в ней ещё столько наивности, и сейчас мы с тобой должны кое-что объяснить ей». Он откинулся на спинку стула и задумался.
— Это так, — повторил он, — и не так. Я не знаю, какие фильмы ты смотрела, но знаю, что по двум фильмам нельзя судить об эпохе. И ещё знаю, что фильмы того времени были очень далеки от совершенства. И всё же… Тебя удивило, что люди там изображены спокойными и весёлыми, они даже показались тебе бездумными. Но почему же им не быть спокойными и весёлыми, если в них живут сознание правоты и уверенность в будущем? Зачем им быть суровыми и задумчивыми? — Он пошевелил бровями. — Трудности? Да, трудности перед ними высились грандиозные, порой почти нечеловеческие. Но в том-то истинное величие, чтобы преодолевать их не ахая. Мы ведь тоже живём не без них. Изменился лишь их характер.
Юрий Игоревич положил руки на край стола и говорил тихо, раздумчиво.
— У каждой эпохи свои трудности, но они будут сопутствовать человечеству всегда, и, если бы они исчезли, их необходимо было бы создать. Впрочем, создавать не понадобится. От классового мира мы получили в наследство неплохую технику, но обезображенную, обедненную природу. Сейчас мы воссоздаём естественные ресурсы на суше, в первую очередь — лесные. Заканчиваем строительство гигантской сети очистительных сооружений. Идёт штурм океана. Вы знаете, как это нелегко. Настанет время широкого штурма космоса — будет не легче. Потом придут и всегда будут приходить новые трудности. Единственное, чего мы не ждём и за что должны быть благодарны предыдущим поколениям, — мы избавлены от самого трудного и злого — войны.
Он замолчал. Никто из них не знал войны — этого бессмысленного, противоестественного состояния, когда люди убивают людей, и всё равно он замолчал, и все молчали, невнятно ощущая душевный холод, повеявший из далёкого прошлого.
Первой заговорила Анна Александровна. Что-то похожее на извинение за нечаянную стеснённость
