криками движемся далее.
— Какие замечательные люди, — оборачивается к нам Стулов. — Мы даже и слова сказать не успели, как они нас вытащили их этого арыка, будь он неладен.
— Еще бы они не вытащили, комиссар местного кооператива их так бы взгрел, что мало не показалось бы. Запросто могли саботаж пришить и на каторжные работы отправить…
— В деревню их, дуралеев, отправить надо, — заливисто гогочет Щербаков, — только в другую.
— Стой, стой, — спохватывается Стулов, — чуть не проехали. Вот же она, развилка эта. Одна дорога, — он вдруг встал и раскинул руки словно старорежимный регулировщик, — строго на север идет, а две другие…
Закончить он не успевает, поскольку один из ближайших к нам кустов вдруг начинает подавать световые сигналы и двигаться! Такого кошмара нам еще не доводилось видеть. От неожиданности лейтенант мгновенно теряет дар речи и гулко плюхается обратно на сиденье. Кажется, еще секунда и у него случится обморок.
— Да это же наши ополченцы! — кричу я, спасая положение. — Вон видите, они фарами мигают. А зелень это они для маскировки повесили.
Стулов облегченно вздыхает и тут же разражается тирадой, перевести которую на общеупотребительный язык я просто не рискую. Слов таких не знаю. «Куст» останавливается рядом с нами, и из него выпрыгивает командир ополченцев собственной персоной, заботливо прижимая к груди сияющий новизной АК-47. Увидев, что единственный офицер среди нас — это старший лейтенант, он козыряет ему и подает сложенную вчетверо бумажку. Стулов, не зная, куда ее деть, сует ее мне в руки и козыряет в ответ.
— Мы зижидали вас рань-тьише, — с трудом произносит майор Минь.
— Сами видите, — виновато разводит руками Стулов, — подверглись во время движения нападению с воздуха.
Майор явно не понимает скороговоркой выпаленных слов, но общий смысл ему наверняка ясен. Да и машина наша выглядит соответствующе. Пока они объясняются, я нахожу лаз в пучках зелени и протискиваюсь в кузов. Меня тут же подхватывают ласковые руки Лау Линь, и она, тут же заметив плачевное состояние правой половины моего лица, принимается за врачевание. С соответствующими женщине причитаниями меня усаживают на прибитую к борту скамейку, после чего мгновенно появляется вода, бинты, йод и еще какие-то медикаменты.
Я блаженствую. Еще бы, никаких упреков по поводу рваного кителя и подбитого глаза нет и в помине. Ясно без слов, что явился доблестный воин с поля брани и требует к себе соответствующего внимания и ласки. В довершение всего она даже вознамеривается обмотать мне голову бинтом, но я отказываюсь от этого наотрез. Еще чего! Но, в конце концов, после долгих уговоров компромисс найден — соглашаюсь на защитный пластырь на щеке. Вот с таким лицом, украшенным здоровенным пластырем и щедро политым зеленкой, я и появляюсь перед светлыми очами нашего командира.
— Да вы что, смерти моей хотите! — картинно отшатывается он от меня и хватается при этом правой рукой за сердце. — Где это тебя, братец, так размалевали?
— Да прямо в кузове и прооперировали, — киваю я в сторону нашей бывшей хозяйственной машины. — Они его за это время так славно починили, — добавляю я, — навес, скамеечки пристроили и все такое аккуратное, чистенькое.
— Это они умеют, — соглашается Стулов, — это они мастера. Впрочем, пора уж нам и ехать. Минь сказал, что, по его сведениям, какой-то дымящийся самолет примерно час назад рухнул в болото вон за той горушкой. Огня вроде никто не видел, и поэтому есть некоторая вероятность того, что там что-то уцелело.
Проехав еще километров десять, мы буквально на пятнадцать минут останавливаемся в довольно обширном поселке. Остановка наша вынужденная, поскольку дальше официальных дорог нет, и чтобы не заблудиться, нам требуется проводник, знающий местные проселки. Вскоре появляется и местный «Сусанин». Виду него весьма непрезентабельный, если не сказать убогий. Не первой свежести засаленная «пижама», самодельные шлепанцы на босу ногу и дырявая шляпа. Однако держится он весьма уверенно и независимо. Постелив какую-то тряпку прямо на капот УАЗа, он нагло усаживается перед Стуловым и, держась одной рукой за штырьевую антенну, другой указывает направление движения. С огромными усилиями, продвинувшись еще несколько километров, мы попадаем на место недавно засаженной ананасовой плантации, где встаем уже окончательно. Ни вправо, ни влево дорог нет вообще никаких. Хорошо еще, что сама плантация расположена на самой макушке холма и в принципе понятно, что самолет рухнул где-то в низине, раскинувшейся прямо за ним. Понятно-то оно было понятно, но куда точно держать путь, никто из нас не представляет. Лес стоит глухой стеной и увидеть, что происходит вокруг, совершенно невозможно. Однако хваленая вьетнамская смекалка и тут находит достойное применение. Осмотревшись по сторонам, командир ополченцев что-то гортанно командует, и три человека из выстроившейся шеренги срываются с места и бегут к самым высоким деревьям. Остальные немедленно вытаскивают из кузова керогаз и принимаются быстро готовить что-то вроде обеда на скорую руку. Естественно, что мы со Щербаковым мгновенно оказываемся у импровизированной кухни, ибо с раннего утра, кроме нескольких сухарей и кружки кофе, в желудках наших не было абсолютно ничего. Лау Линь незамедлительно присаживается рядом со мной. Перед ней стоит тазик, в который она ловко крошит какую-то зелень, время от времени поглядывая и на меня. Прилюдно показывать свои чувства она, видимо, не смеет, и ее ласка ограничивается лишь тем, что она протягивает мне горсть сушеных кальмаров (они во Вьетнаме повсеместно служили заменителем привычных российских семечек).
— Кальмарчики! — радостно подкатывается к нам и Щербаков.
Он тут же протягивает ко мне свою лопатообразную ладонь и конечно же мгновенно получает свою долю. Воспользовавшись благоприятным моментом, я исподтишка глажу руку Лау Линь, на что она мгновенно реагирует ярким румянцем щек.
— Косарев! — срывает меня с места голос Стулова. — Иди сюда!
Бегу к нему, естественно, чертыхаясь про себя.
— Верхолазы доложили, — кивает старший лейтенант на толпящихся около майора ополченцев, — что сверху заметили два очага небольших пожаров. Азимуты на них 130 и 135 соответственно. И мы с майором решили, что образуем сразу две поисковые группы. Я полагаю, что и мы сможем разделиться. Допустим, я и ты пойдем с одной из них, а Щербаков с Гришей…
— Минуточку, — непроизвольно вырывается у меня, — такой расклад лично мне совершенно не нравится. Что толку будет от нас, если мы разделимся? Кроме того, считаю, что Башутина вообще вряд ли стоит с собой брать, слишком упитан и мало тренирован. В поисках он вряд ли нам поможет, и еще, не дай Бог, придется его назад на себе тащить.
— Да, но как же тогда с ним поступить? — разводит руками Стулов.
— А очень просто, — не задумываюсь я и на мгновение. — Пусть сидит здесь и машину охраняет. Да, и если сумеет нарастить антенну, то сможет связаться с капитаном и получить от него дополнительные инструкции. Нам же лучше держаться вместе. Как-никак, а мы уже так славно сработались, — заюлил я, стараясь отговорить своего командира от опрометчивой мысли о разделении.
Старший лейтенант размышляет тоже недолго.
— Ладно, будь по-твоему — говорит он с некоторым сомнением в голосе, — оставим прапора здесь. Ведь, и в самом деле, нужно и связь с базовым лагерем поддерживать, да и за машиной присматривать. Пошли кушать, — резко меняет он тему. — Закусим, чем Бог послал, пока есть возможность, да и двинемся.
Обед наш был короток и деловит. Колобок холодного риса, тушеные овощи, подогретое куриное мясо. Чай пили уже почти что на ходу, выстраиваясь в две колонны примерно по десять-двенадцать человек в каждой. Во главе одной из них встает майор-вьетнамец, а во главе второй нетерпеливо переминается Стулов. Никаких особенных трудностей никто из нас не предвидит. Так, специфическая прогулка, не более того. Все весело переговариваются, бряцают оружием и пробуют на остроту длинные ножи-мачете, без которых соваться в настоящие джунгли совершенно бесполезно. Я пару раз по неопытности застревал в густых зеленых колючках, еле-еле удавалось выдраться, с немалыми, надо честно признать, потерями.
При подходе к зеленой стене поневоле производим перестроение. Вперед выдвигаются два вьетнамца
