— А-а-а, очень кстати, что ты мне попался, — окликаю я его. — Срочно неси сюда пустые канистры! Давно пора двигаться, а ты где-то бродишь!
— Куда? Зачем? — бросает тот сучья на землю.
— Пойдем с тобой в поселок, за соляркой, — старлей приказал.
— Так прямо мне и показал? — упирается Камо.
— Да не показал, — тяну я его за руку, — а приказал. Неси, говорю, канистры, а то до обеда вернуться не успеем.
Только эта угроза еще способна как-то повлиять на вольнолюбивого сына гор, и он с заунывными причитаниями на незнакомом мне языке начинает собирать разбросанные по лагерю канистры. Через пять минут мы уже в пути. В принципе, но российским понятиям идти нам не так и далеко, примерно пять километров, но дорога извилиста и разбита, так что, дай Бог, часа за полтора удастся добраться до основной цели нашего путешествия. Я иду молча, одной рукой держусь за оглоблю, а другой яростно отмахиваюсь от наседающих со всех сторон москитов. Мой же напарник, наоборот, сегодня очень шумен. Молчать он не любит вовсе и поэтому сразу же заводит какую-то заунывную с гортанными руладами горскую песню. Примерно на полпути, едва мы ступили на хлипкий мостик, переброшенный через речку примерно двадцатиметровой ширины (в нее, кстати, и впадает наш ручей), как сразу с нескольких сторон до нас доносится тревожный рев далеких сирен. Останавливаемся и привычно задираем головы вверх. Мост мы уже преодолели, и теперь перед нами раскинулась протяженная долина, сплошь расчерченная квадратами рисовых чеков. Правда, от многих из них осталось лишь одно название. Громадные воронки перемешали разделительные брустверы, проселочные дороги и водоотводные каналы в однообразное бурое и неопрятное месиво. Среди этого разгрома кое-где еще копошатся крестьяне, пытающиеся спасти хотя бы часть урожая, но делают они это скорее по привычке, нежели надеясь как-то существенно поправить свои дела. Цели американских стратегов, бомбящих все подряд, понятны. Именно здесь, по узкой равнинной части, практически не защищенные буйными, прекрасно все маскирующими зарослями, проходят основные транспортные коммуникации, по которым снабжаются южновьетнамские «повстанцы». Но нам сейчас не до них, все наше внимание безраздельно отдано воздуху.
— Смотри, кацо, — азартно кричит востроглазый Камо, вытянув руку в сторону юго-востока, — вон они откуда идут!
Поворачиваю голову в указанном направлении. Вначале мои глаза ничего толком не воспринимают в раскаленной полуденной голубизне, но я прикрываю их ладонью, и вот тут-то мои ноги от страха буквально прирастают к земле. Высоко в небе, но, явно стремительно снижаясь, прямо на нас черным валом идут самолеты. Наверное, там, в бескрайней небесной лазури, откормленным американским пилотам кажется, что они держат какой-то строй, но нам, жалким козявкам, судорожно вцепившимся в свою примитивную тачку, кажется, что на нас накатывается нечто подобное грозовому фронту. Звука двигателей нам еще не слышно, но от этого становится еще страшнее. Нервно оглядываемся по сторонам в поисках хоть какого-то укрытия. Обычно у мостов или каких-либо других, хорошо заметных с воздуха построек сооружаются специальные окопы, или, как их еще называют, «щели», но вот именно здесь ничего похожего мы не видим. Тем временем приближающиеся самолеты, словно по команде, разделяются на два эшелона. Самый нижний слой штурмовиков еще более круто пошел вниз, и вскоре со стороны поселка (куда мы, собственно, и направляемся) донеслись мощные взрывы, сопровождающиеся ярко-красными сполохами.
— Смотри, да они напалм на деревню бросают! — разволновался Камо, в возбуждении срывая с головы панамку. — Еще всю нашу солярку пожгут, гады!
Солярка, естественно, пока не наша, но радист просто переполнен священным негодованием и такие мелочи в расчет не берет.
Я что-то хотел ему ответить, но тут земля под нашими ногами зашевелилась и исторгнула из себя глухой, болезненный рокот, словно невдалеке проснулся спавший долгие годы древний вулкан. И где-то в паре-тройке километров от нас грозно вздыбился черный лес сплошных разрывов. Мы еще несколько секунд обреченно смотрим на взлетающую вверх жуткую мешанину раздробленной в прах почвы, корней и осколков, несущуюся на нас со скоростью курьерского поезда. «Так вот что такое ковровая бомбардировка, о которой нам чуть не каждый вечер рассказывает Воронин», — успеваю подумать я еще до того момента, как мои ноги помимо моей же воли понесли меня прочь.
Вы, наверное, не поверите, но я явственно, всей разом заледеневшей кожей ощущал, что на нас неумолимо надвигался самый настоящий рукотворный ад. Едва успеваем пригнуться, как скрежещущий гул непрерывных разрывов наваливается на нас неумолимым смерчем, и мы, словно два попавших в него мотылька, несколько секунд буквально парим где-то над землей, плохо понимая, где, собственно, сама земля, а где, черт побери, небо. Тишина обрушивается так же внезапно и страшно, как и грохот недавней бомбежки. Очухавшись и прочистив забитые уши, я поднимаюсь из какой-то протяженной, затопленной ржавой жижей канавы и, пошатываясь, стараюсь занять вертикальное положение. В голове — колокольный звон, а перед глазами роится густое серое марево, будто гигантские мухи обсидели весь мир.
Постепенно прихожу в себя и изумленно озираюсь. Вся местность вокруг перепахана столь старательно, словно это весенняя зябь перед посевной. Разнокалиберные воронки испятнали, кажется, всю долину, пройдясь по ней из угла в угол. Из всего обозримого пространства относительно нетронутым остался только небольшой пятачок, посереди которого я сейчас и стоял, выискивая глазами неизвестно куда пропавшего напарника. Но вот сзади раздался слабый хруст, и я повернулся на подозрительный шум. Неподалеку слабо шевельнулась земля, и из-под широкого шматка грязного дерна медленно и неуверенно выскользнула грязная человеческая рука. Я, естественно, тут же бросился на помощь. К счастью для Камкова (так и не вспомню никогда, как его звали по имени), его только привалило землей, причем только поверхностно, и я извлек его без особых проблем. Откашлявшись, он поднялся на ноги, протер запорошенные глаза и, взглянув на меня, принялся неудержимо хохотать. Некоторое время он ржал в одиночку, приплясывая и показывая на меня пальцем. Но потом, глядя на его растерзанную форму и испачканное лицо, я тоже засмеялся. Так мы с ним и хохотали, показывая друг на друга пальцами, пока из глаз не потекли слезы.
— Все, — вдруг совершенно спокойным и твердым голосом сказал Камо, и смех будто застрял у меня в горле, — хватит надсмехаться друг над другом, пора за канистрами идти.
Он произносит эту фразу со всей серьезностью, на которую способен, и тут же будто механический робот поворачивает назад, лицом к мосту. Я смотрю несколько секунд ему вслед, но он шагает как по плацу, не оглядываясь и даже не спотыкаясь. Из пяти канистр мы с ним отыскали только четыре, и это была большая удача. Вот только тележка, столько раз выручавшая нас в последнее время, от удара взрывной волны распалась на составные, уже более не стыкуемые части. Но советский солдат находит выход из абсолютно любой ситуации. Схватив в каждую руку по железной банке, мы, насколько могли быстро, двинулись в направлении уже близкого поселка. А оттуда густой россыпью навстречу нам мчались до смерти перепутанные жители, волоча за собой кто скарб, кто детей, а кто и домашнюю скотину. И только мы с Камо, грязные, словно ожившие мертвецы из фильма ужасов, весело бренча пустыми канистрами, бежали в противоположную сторону.
— Бензохранилище вон там! — бросился мой напарник (уже дважды бывавший в поселке) куда-то в сторону, едва мы поравнялись с первыми домами. — Давай за мной, я знаю куда идти!
Но в тот момент я не обратил на его призыв никакого внимания. Мой взгляд неожиданно зацепился за фигуру лежащего лицом вниз залитого кровью старика в парадном пиджачке, всем телом прижавшего к земле маленького пацаненка, лет примерно трех. Тот отчаянно визжал и скреб малюсенькими пальцами дорожную пыль, словно стараясь вырваться из-под придавившего его трупа. Отбросив в сторону тело старика, я торопливо поднял его на руки и тут же… едва не отбросил в сторону. Прямо на моих глазах его левая ступня отделилась от ноги и повисла на тоненькой полоске кожи. Из раны обильно потекла кровь, а голова мгновенно замолчавшего мальчика безвольно откинулась в сторону.
— Стой, что же ты, — беспомощно закрутился я по сторонам в поисках хоть какой-то помощи, — да очнись же!
«Дед раненного осколком мальчишки, видимо, даже после смерти продолжал зажимать ужасную рану своего внука, — сообразил я. — Но что же мне делать то? Не то что аптечки, даже примитивного бинта с собой нет!»
Уложив пострадавшего малыша на спину, я поднял его разрубленную ногу вверх, стараясь хотя бы
