— Так уж получилось, — пожимает она плечиками. — Мой папа родом из Кантона. Он окончил там педагогический университет и приехал сюда. Сначала вроде как на практику. Потом познакомился с моей мамой. Она была у него студенткой. Мама происходит из очень уважаемого, древнего вьетнамского рода. Как это на русском? А, вспомнила, из знатного. Вот так он здесь и оказался. Потом родился старший брат, а потом и я. Так что китайский я знаю вот с такого возраста, — развела она руки.
— А еще какие языки ты знаешь? — тут же поинтересовался я.
— Еще конечно же французский, — принялась загибать она пальцы. — Все вьетнамские аристократы говорят по-французски. Потом, в восемь лет, я начала изучать немецкий. Рядом с нами поселилась семья из Кельна. Глава семьи был старшим механиком машиностроительной фирмы и привез в нашу страну оборудование для текстильной фабрики. У него были и дети. Мальчишка лет пяти и светловолосая девочка, Эльза. Ей тогда было около двенадцати. У них во дворе был небольшой бассейн с фонтаном, и мы с ними возились в нем целыми днями. Сам герр Зимхольд очень любил смотреть на нас. Он садился под навес, голые ноги опускал в таз с холодной водой и часами смотрел, как мы играем. Слуга приносил ему из магазина напротив ведро со льдом, в котором стояли бутылки с пивом. Ко мне он очень хорошо относился. Правда, никак не мог запомнить моего имени и почему-то все время называл меня Маугли. А когда мне было четырнадцать, мы переехали в другой дом. В нем было несколько квартир и в одной из них жил папин коллега из Индии. У того был очень красивый сын…
Лау Линь кокетливо отвела в сторону ниспадающие на ее щеку волосы и взглянула в мою сторону, явно ожидая моей реакции. Но я только плотнее прижал ее руку к своему боку.
— Так вот, — продолжила она, — Джанбо был очень красивый парень. Кудрявый, с большими темными глазами, длинными ресницами, такой смуглый. А зубы его даже во тьме светились… Но я никак не могла с ним завязать знакомство, потому что не знала языка. Пришлось срочно выучить. Я училась как одержимая. За три месяца прошла курс начальной школы, но пока я занималась, красавчик Джанбо уже успел подружиться с другой девушкой, из французской миссии. И языковый барьер там был совершенно не при чем. Они как-то договаривались без слов.
Она некоторое время шла молча, бесцельно водя лучом фонарика по дорожке. Я отпустил ее руку и бережно обнял за плечи. Она не сопротивлялась и, наоборот, как-то более доверительно ко мне прижалась.
— А что же было потом? — проворковал я.
— Потом все было не так интересно. Началась война, постоянные переезды с места на место и прочие неприятности. Папа, а он у меня очень прозорливый человек, сказал, чтобы я учила русский язык. Хотел, чтобы я могла работать переводчицей где-нибудь при вашем представительстве. Когда в Ханое появились ваши военные, возникла потребность в переводчиках.
— И что же тебе помешало?
— Да так, — голос девушки несколько упал, — мне… я предпочла отбывать воинские повинности с оружием в руках.
— Но почему же? — удивился я.
— К смешанным бракам здесь совсем не такое отношение, как в вашей стране, — ответила она как бы через силу. — Ведь Китай раньше осуществлял владычество над вьетнамскими народами. И поэтому до сих пор китайцев здесь как бы недолюбливают. А таких, как я, э-э-э полукровок, в некоторых провинциях вообще презирают. Любопытно знать, — заглянула она мне прямо в глаза, — а в СССР тоже есть презираемые народы?
— Да ты что! — воскликнул я, задетый таким совершенно нелепым намеком. — У нас даже и деления по национальностям, собственно говоря, и нет. То есть в паспортах пишут, кто у нас какой национальности, но, но существу, это дела не меняет. У нас все равны и одинаковы. Да и какой смысл делиться? В моей стране этих самых национальностей чуть ли не 150. Как выбрать кого-то плохого? Нет, у нас все равны.
— А пошли купаться, — вдруг остановилась она посереди дороги.
— Ночью? — удивился я.
— Ты что, никогда не купался по ночам?
— И куда же мы пойдем? Море далеко, а речка здесь слишком маленькая.
— Она не такая уж и маленькая. Есть место, где она даже немного разливается и на ее поворотах есть довольно глубокие места, не знаю точно, как они называются по-русски.
— Омутом называется такое место, — уточнил я.
— Там мне по горлышко, — провела она себя ладонью под подбородком.
— А крокодилов у вас, случайно, не водится? — поинтересовался на всякий случай.
— Нет, только ужи, — звонко засмеялась она, — но они опасны только для лягушек.
Не мог же я испугаться каких-то водяных змей! Поэтому я мужественно откашлялся и заявил, что всю жизнь мечтал с ними покупаться. Про себя-то я, разумеется, надеялся искупаться только с Лау Линь, но а всякие там ползучие твари… Впрочем, я их столько уже съел, что они должны только при одном моем появлении разбежаться, в смысле расползтись, кто куда.
Пока мы шли к реке, из-за холма выглянула луна, и вся местность вокруг приобрела поистине фантастический вид. Подобные пейзажи я неоднократно видел на лаковых миниатюрах, развешенных на лавке местного художника, но никогда не предполагал, что нечто подобное может увидеть на самом деле. А вот и река. Спускаемся по достаточно крутой тропинке, держась за руки, словно школьники. Небольшой настил с плотно переплетенной решеткой посередине на несколько минут разделил нас. Скинув одежду, кроме, разумеется, трусов, я осторожно спустил одну ногу в угольно-черную воду. Нагретая словно парное молоко, она была так неожиданно приятна, что я с громким шумом свалился в нее, презрев все надуманные мной опасности. Вынырнув только после того, как достиг дна, я увидел, что моя спутница тоже спускается в воду. В несколько мощных гребков я подплыл к ней поближе и, не зная, что, собственно, предпринять для установления более интимных взаимоотношений, играючи окатил ее водой. Какое-то время мы плескались, словно маленькие дети, а затем поплыли вдоль берега явно искусственного прудика, обсуждая какую-то ерунду. С правой руки вдруг показался какой-то свет, и, подняв голову, я увидел маленький костерок, возле которого сидело несколько ребят. Они явно что-то пекли, поскольку у двоих в руках были палки, которыми они помешивали угли. Лау Линь тоже заметила ночных дежурных и, едва один из них начал подниматься на ноги, стараясь рассмотреть, что происходит в воде, тут же повернула обратно. Наша столь приятная беседа оборвалась, и вскоре мне пришлось выбираться на скрипучие доски самодельной купальни.
— Что случилось? — поинтересовался я, подавая девушке руку. — Мальчишек, что ли, испугалась?
— Нет, — торопливо забежала она за разделительную изгородь. — Просто не хочу, чтобы всякие ненужные разговоры распространялись…
— Что же тут такого? — удивился я. — Мы ведь и днем вместе гуляем.
— То днем, — немедленно нашлась она, — а то ночью. Здесь так не принято.
Утром на связь с полком мы опять не выходим. Во-первых, потому что сообщать особо нечего, а во- вторых, потому как возможности наши столь незначительны, что как-то показать нашу деятельность в выгодном свете просто-напросто невозможно. Тупо принимаем два местных направления, удивляясь про себя обильным вылетам разведывательной и тактической авиации, и уже с нетерпением ждем возвращения наших офицеров, понимая, что столь скоро их ждать бесполезно. Проходит еще один душный и скучный день. Совершенно обалдевший от безделья Камо дважды порывается в урочное время сесть за передатчик, но мы его отгоняем. Поговорив с Федором, решаем, что проведем только один сеанс — вечерний. Так и материал хоть какой-то наберется, да и будет меньше шансов на то, что на город вновь устроят сокрушительный налет. От вынужденного безделья все свободные бесцельно толкутся у ворот, озирая доступное взгляду пространство. Сразу видно, что городок потихоньку оживает. Создается даже впечатление, будто все его многочисленное население разом высыпало на улицу. Все чего-то делают, будто объявлен городской субботник (вот оно, зримое преимущество социализма). И малыши, и взрослые что-то тащат, копают, красят и ремонтируют. Чисто строительных возможностей у городских властей явно маловато, и вся народная деятельность сводится в основном к засыпке воронок и уборке мусора. И уже к обеду город вычищен до блеска, даже тротуары подметены. Понемногу оживают и городские службы. Открывается даже рынок, на который мы со Щербаковым и отправляемся в самый полуденный час.
