хочется иметь мужа-мошенника, а ты всегда только тем и занимался, что морочил девчонок.
— Тогда чего же ты хочешь? — Лицо его приняло подозрительно-угрюмое выражение.
— Денег. Столько, чтобы хватило уехать в Калифорнию.
— На моем банковском счету всего пятьдесят зеленых.
— Этого мало. Попроси у отца.
— Не могу. Я уже занял у него на переэкзаменовку в прошлом семестре.
— Попроси у него, Джерри! А не то, клянусь Богом, я сделаю это сама.
— Ладно, ладно, но мне никогда не получить от него больше двухсот.
— Когда ты мне их отдашь?
— Завтра.
— Ах ты подонок! Так у тебя уже на руках эти деньги. Ты мне солгал.
— Договор есть договор, — ухмыльнулся он.
Больше всего сейчас Грэйс хотела бы кастрировать его, чтобы Джерри больше никого не смог поставить в такое унизительное положение.
— Завтра, в это же время, — четко сказала она.
— Только перед тем, как получить деньги, ты дашь расписку в том, что не я отец ребенка. Чтобы больше ты у меня не просила. Поняла?
— Ублюдок!
И она поспешила прочь. Грэйс не хотела, чтобы он видел ее слезы. Разве этому сукину сыну есть дело до того, что она собирается стать матерью его ребенка?
На следующий день произошел обмен расписки на деньги.
— Пока, моя сладкая. Счастливого путешествия! Может, твои груди сделают тебя кинозвездой.
— Ты завидуешь моим большим сиськам только потому, что твой член никуда не годится. Его даже близко нельзя поставить рядом с членом Дункана или Гарри, так и знай.
Джерри скривился от злости и досады:
— Стерва! Ты с моими друзьями тоже спала! Откуда ты можешь знать, что это мой ребенок?
Она усмехнулась:
— Я и не знаю.
Грэйс поспешила затеряться среди студентов и была очень собой довольна. Последнее слово осталось за ней. Вот так!
Грэйс встала из-за стола и вышла в зал проверить, как идут дела. Она делала это часто, так как где- то в глубине сознания таился страх, что все это только мираж и она вдруг снова окажется в Иллинойсе, беременная и одинокая. Работа Грэйс заключалась в том, чтобы женщины выглядели молодо и красиво, и в этом была какая-то странная ирония судьбы. Ведь сама она смотрела с высоты прожитых лет на свою молодость и привлекательность с отвращением. Грэйс наблюдала за сотрудниками, и тягостные, леденящие душу воспоминания уходили прочь. Радовало сознание того, что салон этот принадлежит ей целиком. Других собственников нет. Все долги оплачены. Все, кроме одного.
Грэйс оставила учебу через два дня после окончательного разговора с Джерри. На автобусе она поехала в Чикаго, где работали парикмахершами ее сестры Элдона и Бланш. Она не была уверена в гостеприимстве сестер, но все равно это лучше, чем возвращаться домой. Она всегда была для родителей любимой дочерью, симпатичной и умненькой, в школе — отличница, а для отца, не имевшего сыновей, стала еще и воплощением честолюбивых надежд. Он мечтал об адвокатской карьере для дочери, а может быть, о карьере врача или учителя. Грэйс чувствовала, что сестры недолюбливают ее из-за этого.
Однако они приняли Грэйс тепло. Возможно, их самолюбие тешило то, что у младшей сестренки тоже есть недостатки. Квартирка, где они жили, была маленькой, но и ей нашлось место на кушетке и работу сумели подыскать — помощницей парикмахера в салоне, где сами работали. Грэйс было очень неловко, но она решила скрыть от сестер, что у нее есть двести долларов. Ведь как только родится ребенок, она уедет в Калифорнию и начнет там новую жизнь.
Бланш купила ей обручальное кольцо и настояла на том, чтобы Грэйс сменила имя. Так они будут чувствовать себя увереннее. Элдона, страстная поклонница кинематографа, предложила имя Гейбл, в честь ее кумира Кларка Гейбла. Грэйс не стала возражать. Чикаго был для нее всего лишь перевалочной базой.
Работая с сестрами, она научилась любить свое дело. Ей нравился запах парфюмерии. Грэйс оказалась отличным работником, всегда была готова услужить. Она быстро и аккуратно подметала, весело разносила мастерам чистые расчески и бигуди, с дружелюбной улыбкой подавала кофе.
Когда беременность стала заметной, управляющий выдал ей униформу на размер больше, чтобы скрыть это обстоятельство, но и платил ей меньше, чем другой, за ту же работу. Элдона сочинила историю о том, что муж Грэйс оставил ее и ушел служить на флот, и все сочувствовали тому трудному положению, в котором оказалась будущая молодая мать.
Грэйс должна была родить в сентябре, но всем рассказала, что ребенок появится в ноябре, не раньше. Каждый заработанный пенс был чертовски нужен ей. Она экономила на всем, ей было крайне важно сохранить работу до последнего дня.
Как-то вечером Грэйс, вернувшись вечером с работы, обнаружила письмо от матери. С тех пор, как она, не объясняя причины, сообщила матери, что ей пришлось оставить учебу и стать парикмахером, прошло два месяца. Дрожащими руками она вскрыла конверт.
Милая Грэйс.
Твой отец и я желаем тебе удачи. Нам очень жаль, что ты больше не учишься, но ты вправе устраивать свою жизнь как сочтешь нужным. Мы разочарованы, но мы все равно любим тебя за то, что ты всегда была хорошей девочкой. Такой и оставайся.
Твоя любящая мама.
Грэйс проплакала всю ночь.
Работая по девятнадцать часов в сутки, она все же сумела родить здоровую девочку семи фунтов весом в родильном приюте Святой Анны. Она назвала дочку Кейси. Раз отец не захотел дать ребенку своей фамилии, пусть хоть имя дочери звучит как фамилия ее отца. Поскольку она зарегистрировалась как миссис Гейбл, то эта же фамилия перекочевала в свидетельство о рождении ребенка. Отец был записан как Пауль Гейбл, адрес неизвестен. Все. Теперь ни одна живая душа не узнает, что ее дочь — незаконнорожденная.
Грэйс стала кормить девочку грудью, поскольку знала, что при переезде через всю страну не будет возможности заниматься булочками и смесями. Она никому не рассказала о своих планах, так как не хотела проводить в Иллинойсе еще одну унылую зиму. Грэйс рвалась к солнцу.
В первых числах ноября Грэйс с тремя сотнями долларов, зашитыми в потайной пояс на теле, села в автобус. Она оставила записку, в которой благодарила сестер за помощь и обещала связаться с ними как можно скорее. Ребенка она несла на руках, как и маленький чемоданчик с одеждой и бумажными подгузниками.
Эти недели долгого пути и сплошного страха редко всплывали в памяти Грэйс. Лос-Анджелес показался ей грязным, неухоженным городом, в котором люди были каким-то чужеродным элементом, хозяйничали здесь машины. Грэйс не могла устроиться на работу, так как не нашла никого, кому бы могла доверить заботу о своем ребенке. Ей пришлось остановиться на окраине в грязной третьесортной гостинице, населенной проститутками и пьяницами. У молодой матери было ощущение, что ее прокляли и сослали в ад.
Однажды утром, когда она спускалась по загаженным ступеням в магазин, ее остановила женщина. Лицо у нее было грубо раскрашено, а одежда вызывающе обтягивала фигуру.
— Эй, могу я посмотреть на вашу малышку? — спросила она.
Грэйс остановилась в нерешительности. У женщины была очень добрая улыбка, а Грэйс так истосковалась по дружбе! Она откинула кружевной уголок, и новая знакомая склонилась к лицу
