следуя инструкциям, спрятать ящик в первой попавшейся роще.
—Но какую роль во всем этом деле играл ефрейтор Мюллер?— воскликнул Александр Валентинович.
—Никакой особенной роли он не играл,— с безразличием в голосе проговорил Шерхорн.— Ему приказали помочь спрятать груз, потому что нас тогда осталось слишком мало для такой работы… А потом… потом новый командир отряда принял решение ликвидировать свидетелей, в том числе Ральфа Мюллера из Ландсхута.
—Что за новый командир?
—Просто я уже не помню, как его звали. Это ведь не важно, правда? Мы летели в Барятино, самолет потерпел катастрофу. Целлер погиб. Командиром стал старший офицер, который после тоже был убит.
—Понятно. Получается, свидетель ефрейтор Мюллер — единственный человек, кроме вас, разумеется, который мог впоследствии выбрать подходящий момент, чтобы вернуться и забрать сокровища. Так?
—Ни в коем случае. Все, что он успел сделать, так это перепрятать ящик, о чем свидетельствует схема, оставленная им у своей подружки в Воронеже. Но вот что случилось дальше с содержимым ящика, ума не приложу. Единственное, что приходит в голову — божий промысел. Мне больше нечего сказать.
В кабинете воцарилась тишина. Было слышно, как подполковник Погоний поигрывает в кармане пиджака мелочью.
—После неудавшейся операции меня вызвали в штаб-квартиру института,— продолжал Шерхорн.— Я не мог, да и права не имел найти предлог остаться или вернуться в ту местность через какое-то время.
К тому же, к 1943 году эта территория уже была занята Красной Армией. После войны я вынужден был забыть про свою тайну. Вспомнил о ней, когда появилась возможность свободно ездить по вашей стране. Поначалу попытался найти ящик в том месте, где мы его оставили много лет назад. Все тщетно. Недавно выяснилось, что этот ефрейтор остался жив, и я подумал, что он вполне мог добраться до клада и перепрятать его. Ценностями ящик был набит до отказа, для отвода глаз солдат СС.
—Получается, вы всю жизнь посвятили поискам тривиального клада?— спросил Погоний.
—Лично мне эта версия больше всего по душе,— заметил Александр Валентинович.— Она многое объясняет и не уводит нас в сторону мистики и тайн.
—Я польщен, что вы склонны мне верить,— Шерхорн даже совершил некое подобие поклона в сторону отставного полковника.— Но мне самому все-таки было бы интересно, есть ли у вас информация о других группах СС и «Аненэрбе» и о дальнейшей судьбе подлинного Копья Судьбы. Раз уж вы знаете имя первого командира моей группы… Впрочем, я не имею права задавать вопросы в этом здании.
—Вы опять возвращаетесь к этому самому копью?— удивился Карен Федорович.
—Я считаю, что, как бы лучше выразиться… Можно, наверное, сказать, что «одно из считающихся настоящим» Копий Судьбы некоторое время хранилось на территории России. Гиммлер принял решение забрать его у вас, что называется, «на всякий случай». Для этого в СССР были направлены две спецгруппы. Одна погибла, ну, за исключением «везунчика» Курта Шерхорна, а другая достигла цели.
—Господин Шерхорн,— возразил Погоний,— доподлинно известно, что до 1945 году Святое Копье, оно же Копье Судьбы, хранилось в Нюрнберге, в церкви Святой Екатерины. Его вывезли из Вены по приказу Гитлера после аншлюса.
—Господа,— Шерхорн развел руками,— я не собираюсь ничего утверждать. Это всего лишь версия, и я готов ею с вами поделиться.
—Отчего такая откровенность?— поинтересовался Александр Валентинович.
Шерхорн выпил воды. Погоний смотрел на допрашиваемого… нет, не с жалостью — не пристало сотруднику ФСБ жалеть бывшего эсэсовца, пускай и гражданского, в преступлениях не замеченного. Скорее всего, это было нечто другое. Повернутые внутрь ступни ног, голова, слегка трясущаяся, видимо, от волнения, руки, нервно сжимающие края табурета — все это укрепляло убеждение в полной бесполезности дальнейшего общения с жалким стариком и желание поскорее избавиться от странного подопечного.
Помолчав немного, Шерхорн вновь заговорил:
—Откровенность? Это все я делаю в надежде, что, выслушав мою историю, вы поймете, что я вам больше не нужен… Какая вам от меня польза? Я старый человек и совсем не хочу закончить жизнь на нарах. Как у вас на профессиональном жаргоне называется Лефортовская тюрьма?
—«У Франца»,— машинально ответил Карен Федорович.
Александр Валентинович усмехнулся.
—Вы понимаете меня?— Шерхорн поочередно заглядывал в глаза своим собеседникам.— Что было, то прошло. Груз пропал, цель жизни потеряна. Дайте спокойно умереть дома, а не… «у Франца». Пусть не в богатстве, но дома. Прошу вас. Да и вам, насколько я понимаю, проще меня отпустить, чем объяснять всему вашему миру, что произошло.
Погоний обменялся взглядом с Александром Валентиновичем. Тот пожал плечами. Погоний кивнул и снял трубку телефона:
—Олег, уведите задержанного,— приказал он.— Пускай подождет где-нибудь недалеко. Глаз с него не спускайте.
—Скажите,— спросил Александр Валентинович у Шерхорна, когда дежурный офицер уже вошел в кабинет,— в Мюнхене, в аэропорту, Антона Ушакова арестовывала полиция. Не ваших рук дело?
—Это часть плана, который, в итоге, не увенчался успехом. Тем не менее, готов просить у него прощения за доставленные неудобства. Сейчас любой может сыграть с пассажиром злую шутку — все боятся террористов. Анонимный звонок — и вы опоздали на самолет.
—Ну, и что делать с этим фруктом?— спросил Погоний, лишь только закрылась дверь.
—Лучший вариант, конечно, расстрелять, чтобы место не занимал в изоляторе,— пошутил Александр Валентинович.
—Дурацкая шутка, Саш, а мне сейчас не до смеха.
—Раз тебе не до смеха, пошли, поедим пирожков. И я тебе кое-что расскажу.
—Ладно, пойдем.
Старые друзья вошли в живой памятник советскому общепиту — знаменитую на всю страну «Пирожковую» на углу Рождественки и Варсонофьевского переулка. Все здесь напоминало «славное советское прошлое» — и алюминиевые многолитровые чаны с «кофе» и куриным бульоном, и пирожки с любимыми с детства начинками, и работницы «пункта питания». Даже цены вызывали удивление всякий раз, когда оказывалось, даже спустя полтора десятка лет с начала перестройки полноценный обед стоил как две поездки в метро… Даже думские и кремлевские буфеты не могли похвастаться такой дешевизной, а уж о низких ценах в этих учреждениях во все времена ходили легенды.
—Удивительно, Саш,— говорил, морщась, Погоний.— Как мы это вообще могли пить каждый день? Это же не кофе, а хрень какая-то…
—А чего же ты его пьешь?— спросил Александр Валентинович, разламывая пополам пирожок, чтобы удостовериться, что внутри нет капусты. Капусту он с детства терпеть не мог.— Елки-палки, с капустой. Будешь?
—Пью, потому что нравится,— признался Карен Федорович.— Молодость вспоминаю. Этот чудовищный кофе — вкус моей молодости.
—Образно говоришь, Карен, образно. Александр Валентинович огляделся по сторонам и с несвойственным его характеру видом школьника, принявшего твердое решение нашкодить, достал из кармана фляжку и незаметно для окружающих быстро разлил содержимое по двум пустым граненым стаканам.
—Ты что, Сашка, с ума сошел? Увидят!— Карен Федорович бросил взгляд на прилавок, где выстроилась небольшая очередь.— Тут же нельзя со своим приходить!
—Мне прямо смешно на вас глядеть, Карен Федорович,— веселился Александр Валентинович.— Вы же подполковник ФСБ. Причем, действующий подполковник, при исполнении. Да кто вам, тем более, в наше золотое время, хоть слово скажет?
—Хорош издеваться-то, а? Ты что, думаешь, я тут «ксивой» начну размахивать и кричать: «Спокойно, товарищи, я сотрудник ФСБ и мне по служебной необходимости предписано распивать водку исподтишка!»
