четвертый нижний пломба, два передних отсутствуют. Есть еще фотография в богатой алюминиевой рамке. На снимке молодой капитан Угробов с лейтенантскими погонами в обнимку с улыбающимся товарищем. У товарища золотые фиски, наручники и длительный срок заключения.
— Это мой первый, — поясняет капитан, не отрываясь от чтения личного дела. — До сих пор переписываемся.
За спиной капитана Угробова карта района. То и дело загораются красные лампочки, но тут же гаснут. По сведениям, которые мне удалось получить при распределении, отдел реагирует на нарушения быстро и качественно. Правонарушителя арестовывают еще до того, как он совершает преступление.
Скашиваю глаза на капитана. Чтение личного дела, несомненно, доставляет ему истинное удовольствие. Щеки надуты, брови нахмурены, одна из бровей то и дело дергается. Скорее всего, контузия.
На вид капитану лет сорок. Ранняя лысина создает вокруг головы героический ореол, словно нимб, только сизый от витающего в кабинете дыма. Из-под ворота расстегнутой фирменной рубашки торчат пучки волос. На носу раскарябанный в минуты безделья прыщик. Когда улыбается, возникает непреодолимое желание поскорее покинуть помещение и добровольно сдаться первому встречному постовому с чистосердечным признанием о разбитой еще в детском саду вазе.
— Значит, старший лейтенант?
Вздрагиваю. Задумался ни к месту. Из головы моментально улетают только что сформулированные слова чистосердечного признания.
— Так точно, — уже не вскакиваю. Два раза в день может и не повезти.
Капитан Угробов, ласково поглаживая прыщик, сурово буравит глазами:
— Характеристики у тебя отличные, лейтенант. Отзывы преподавателей училища и вахтерш женского общежития самые благожелательные. Даже по физподготовке отличная оценка. Десять раз подтягиваешься?
— Одиннадцать, — смущаюсь от ложной скромности.
— Этого, лейтенант, не стыдятся, — капитан грозит пальцем. — Этим гордится надо. Значит, государство не зря деньги потратило. А то приходят на службу всякие такие, что на стул сядут и одышка на целый день.
Капитан задумывается, минут на десять, не больше. Я не мешаю человеку думать. Пистолет все еще в кобуре. Не заметил, чтобы его кто-то ставил на предохранитель.
— Что ж…, — капитан закрывает папку, смахивает ее в стол, вздыхает и откидывается в кресле, — Что ж, лейтенант. Люди нам нужны. В последнее время отстрел сотрудников превысил все допустимые министерством нормы. Свежая кровь, в хорошем смысле слова, конечно, не повредит. Нашатырь не нужен? Тогда добро пожаловать в отдел по борьбе с махровым бандитизмом. «Убойную силу» смотрел?
Три раза. Еще я смотрел сериал про крутого американского парня. И много чего другого. Но вряд ли это интересно капитану.
— Так вот, запомни, лейтенант, — лицо капитана превращается в холодную, беспощадную маску хранителя закона и общественного порядка, — Чушь это. В жизни все гораздо серьезнее.
Капитан, осознавая свою мощь и звание, поднимается из-за стола и расхаживает по кабинету, заложив огромные кулаки за спиной. Чтоб по бокам не стучали.
— Отдельные руководители народного хозяйства погрязли в коррупции. Прибирают к рукам все, что не успели разобрать честные граждане. Бандитизм с липкими паучьими лапами пригрелся на груди у трудового народа. Мафия свободно разгуливает по улицам Канарских городов. Олигархи обнаглели, строят сортиры из золота. Что мы, представители закона, можем противопоставить преступному разгулу? Кроме наших чистых рук, горячего сердца и святой веры в светлое будущее? Ничего.
Капитан останавливается против меня, кладет тяжелую руку на плечо и, пристально заглядывая в душу, спрашивает:
— Ты готов посвятить свою жизнь борьбе с преступными элементами? Готов умереть за наше дело? Готов не спать ночи напролет и есть бутерброды без колбасы?
Про колбасу мне не говорили. Это существенно усложняет дело. Я, например, «докторскую» очень люблю.
Под тяжелым взглядом капитана встаю.
— Если потребуется, буду мочить мафию в сортирах. Хоть в золотых, хоть общественных Канарских. Президент разрешил.
— Ну, это ты, лейтенант, перегнул, — капитан улыбается широко и довольно, наверняка вспоминая юношеский запал в свой первый рабочий день, — Наш президент не про мафию говорил. Но тоже правильно. Ловить, сажать, стрелять и воспитывать из криминала честных граждан. Вот наша задача. Медаль хочешь заработать?
Не дожидаясь ответа, капитан возвращается за стол, поворачивается на крутящемся стуле к сейфу, распахивает тяжелую металлическую дверцу, достает из железного нутра надкусанный сырок, ругается шепотом, чистую смену белья, снова ругается, и, наконец, вытаскивает красную папку.
— Для начала, сынок, посмотрим, на что ты годишься. Оценки и добрые пожелания наставников хорошо, но человек, прежде всего, проверяется в чем? В труде. Нам случайные люди не нужны. Вот, лейтенант, — капитан нежно гладит папку. — От себя отрываю. На старость берег. Но знать судьба твоя такая, счастливая. Первое дело должно запомниться на всю оставшуюся жизнь. Может так случится, лейтенант, что и вспоминать нечего будет. Жизнь опера хоть и прекрасна, но коротка. Точно нашатырь не нужен?
Сморкается капитан долго и даже красиво, выводя носом затейливые латиноамериканские мелодии.
— Здесь, лейтенант, серьезнейшее дело, — прочистив нос, который наверняка чувствует преступление в радиусе одного километра, капитан одним пальцем откидывает обложку. — Вот ты недавно подумал о крутом американском парне из одноименного сериала? Не надо слов, лейтенант. Я старый опер и должен знать мысли подчиненных. Но вернемся к делу. Взгляни-ка на это.
Капитан протягивает фотографию.
Небритая бандитская морда с мутными от преступных мыслей глазами. Под левым глазом синяк, говорящий о том, что бандит участвовал в несанкционированном разделе рыночной собственности. Рубашка с улыбающимися кружочками, что явно указывает на принадлежность к определенной преступной группировке. Не олигарх, конечно, но и не мелкая сошка. Надо брать немедленно, пока не ушел за границу.
— Это дворник из восьмого микрорайона, — капитан вставляет в рот новую сигарету, шарит в нижнем ящике стола, вытаскивает спичку, трет о голову и лихо добывает пламя посредством чирканья спички о мое личное дело. — Куришь?
— Нет, — я еще раз внимательно вглядываюсь в фотографию. Щетина от недельного запоя. Синяк от собутыльника. Рубашка от гуманитарной помощи. Глаз алмаз.
— Запомни это лицо, лейтенант, — капитан ищет, куда бы стряхнуть пепел, но, не обнаруживая ничего подходящего, стряхивает в стол. — Запомни хорошенько. Потому что это единственный свидетель особо важного государственного дела.
Сердце возбужденно гонит по венам кровь, временами останавливается, чтобы подпрыгнуть от радости и от волнения.
— Подробности? — превращаюсь во внимание.
— Будут и подробности.
Капитан пристально смотрит в глаза, поднимается, подходит к двери, проверяет, плотно ли прикрыта. Тенью скользит к окну, наглухо завертывает пыльные жалюзи. Затем для чего-то заглядывает под стол.
— Меры предосторожности, сынок, — объясняет он.
Понимающе киваю, соглашаясь. Предосторожность в нашей работе превыше всего.
— Информация секретная и разглашению не подлежит.
Капитан ждет моей реакции. Я молчу, преданно глядя в капитанские глаза.
— Хорошо, лейтенант. История эта темная. Можно даже сказать чертовщина натуральная. Преступление необычное. Не всякий распутает. Но у тебя, лейтенант, должно сил хватить. Как известно,
