перед самым тяжелым испытанием. Теперь сотни нет, а вы есть.
— И что мне делать? — Я понимал, что теперь полностью во власти полковника, он владеет моей жизнью, и теперь ему решать, что и как я буду делать.
— Экспедиция в Питер задумана и реализована по многим причинам, — сказал Владислав. — Причем большая часть этих причин не афишировалась, разгром автономов — лишь один из пунктов. Сейчас, когда мы приедем, состоится… м-м-м… так сказать, совещание по поводу некой операции. Тебе интересно?
— Мне интересно, какова в этом моя роль. — Я понял, что вербовка уже состоялась. — Вы хотите кого-то… предать?
— Боже упаси, — махнул рукой Владислав. — Я никогда не предам наше правительство и наш народ. Дело в другом, но объясню я тебе это немного позже. Я должен знать, смогу ли я тебя защитить от суда. Нужен твой ответ.
— Какой? — Я уже давно понял, куда он клонит.
— Готов ли ты стать чистильщиком?
— Нет, — отрицательно покачал я головой. — Но я согласен.
— Это очень важное решение в твоей жизни, — с улыбкой сказал Владислав. — Теперь ты один из нас. Ты больше не вахмистр казачьего иррегулярного войска Московского агломерата.
— Никогда не думал, что стану чистильщиком, — искренне ответил я своему новому командиру. — Для вас я дезертир, а теперь еще и предатель своего корпуса.
— Ты просто перешел в другое ведомство, — хмыкнул Владислав, — а это не предательство, поверь. Стать чистильщиком — большая жертва, ты сам это понимаешь. Я знаю, что другие службы к нам относятся как к полным отморозкам. Но это не так, просто остальные службы — это, по сути своей, гражданские с оружием, мы же являемся действительной силой. Если бы не было нас, Москва до сих пор была бы в руках всякого отродья. Поверь, то, что ты пошел к нам, — очень жестокое наказание. Не считай себя предателем, ты служишь своей стране, только теперь у тебя будет другая форма и другое начальство. Но все, что ты делаешь, ты делаешь не для себя и не для меня, ты делаешь это для своей страны, которая сейчас в беде.
— Теперь вы мне расскажете, что за операция? — Мой вопрос прозвучал подавленно.
Если быть честным, в моей душе творилось настоящее побоище. Я не понимал, что будет дальше, мне было сложно осознать себя одним из них. Чистильщики — самая закрытая организация из всех, туда шли только отмороженные на всю голову. Чистильщики прослыли в агломератах самыми безжалостными. Одно их упоминание было для врагов словно нож у горла. Их действительно боялись все — от гуков до нашего правительства. Теперь я один из них.
— Прежде чем я тебе это расскажу, ты должен принять клятву. — Владислав был все так же спокоен как удав. Он достал из шкафа аккуратно сложенную форму и сказал: — Иди переоденься. Даю три минуты, в камуфляже казака ты клятву принимать не будешь. Это все серьезно, ты не думай.
Я подхватил форму и вышел из купе. Быстро переодевшись в тамбуре вагона, вернулся. Владислав подал мне небольшую папку:
— Читай. Я как старший по званию буду ее принимать.
Я взял папку в руки и стал читать текст:
— «Я, Андрей Андреевич Ермолаев, клянусь в верности своей стране. Я клянусь до конца своей жизни делать все, чтобы моя страна снова стала единой. Я клянусь беспрекословно выполнять приказы начальства, клянусь верой и правдой защищать страну от всех опасностей.
Я чистильщик, до последнего вздоха я буду охранять и очищать эту страну от грязи. Я никогда не сдамся, никогда не отступлю. Для меня нет Бога и нет семьи. Я готов убить всякого, кто посмеет навредить России. Моя прошлая жизнь уничтожена, теперь я новый человек. У меня нет прошлого, мое будущее теперь одно — защита своей страны.
Я проклят. Я чистильщик. Очищать и охранять!»
После прочтения Владислав отдал честь и тихо сказал:
— Запомни, рядовой, это не просто слова. Если ты нарушишь клятву, я тебя убью. Найду и убью. Среди нас нет предателей. Никогда не смей пытаться меня обмануть или обхитрить. Теперь ты один из нас, чистильщик Ермолаев, теперь ты наш.
Я с тяжелым сердцем поднял руку на уровень виска и хрипло выговорил:
— Очищать и охранять!
Когда Владислав пожал мою руку, я все-таки не сдержался. Мне стыдно об этом говорить, но я заплакал. Тихо, пытаясь остановиться, но у меня ничего не получалось; я просто плакал и ничего не мог поделать.
Все. Теперь я один из них. Нет больше вахмистра Андрея Ермолаева. Теперь я чистильщик.
Владислав сел в кресло и сказал:
— А теперь к нашим баранам. Ты меня слушаешь?
После некоторой паузы я кивнул и хрипло сказал:
— Да.
— Очень хорошо. Я очень опаздываю, поэтому буду говорить быстро и четко, а главное, по существу. Свое звание ты потерял, теперь ты рядовой. Больше тебе суд не грозит, ты больше не казак, автоматически переходишь под мою юрисдикцию, а у меня к тебе претензий нет. Документы мы оформим после приезда в Москву. Тут проблем не будет. Подготовка в штат идет около года, но в случае перевода — сокращенный курс. Теперь о тебе. Ты будешь в моем отделе, поэтому подготовка тебе не требуется, потом ты все поймешь. Сейчас у меня нет времени на объяснения, инструктаж я проведу позже, в общем расскажу о твоей задаче, а более подробно ты все узнаешь в Москве. После гибели начальника поезда я принял командование и должен довести все, что осталось от бронепоезда, до Питера. Иди во второй десантный вагон, разговаривать мы будем завтра.
Я подошел к двери, но, задержавшись, сказал:
— Товарищ полковник, станция Мстинский мост была уничтожена отрядом авто…
— Знаю, рядовой, — перебил Владислав. — Эта проблема решается, можете идти. Хотя постой, Андрей. Форму можешь оставить себе, а вот шашку и автомат нужно будет сдать, у чистильщиков другое оружие.
— Автомат сдам, но шашку — нет. Она не учетная, именная. Ее я не отдам.
Я развернулся и вышел из купе, а через минуту оказался во втором десантном. В вагоне было множество бойцов — сборище из разбитых и разгромленных отрядов чистильщиков, казаков, танкистов и спецкоманды техников. Народу много, и все разговаривали, но как-то очень тихо. В эти дни, особенно сегодня, многие потеряли друзей и товарищей — потому ни радостных криков, ни шуток не было. Я сел у входа и через минуту из общего фона выловил тихую беседу техника спецкоманды и казака, сидевших неподалеку от меня.
— А я тебе говорю, прорыв на Мстинском был спланирован, они знали, что корпус разделится и будет удар по мосту, — горячо шептал техник с кудрявыми волосами (я мысленно прозвал его Кучерявый).
— Наши бы своих не подставили, — рыкнул казак. — И вообще просто так сливать блокпост нет резона, они бы предупредили. Тем более там треть спаслась на тепловозе, я сам помогал «трехсотых» перетаскивать в четвертый медвагон. Только когда мы их к врачам принесли, многим уже помощь была не нужна.
— А сколько спасли? — уточнил Кучерявый.
— Не знаю, — тяжело задышал казак. — У них офицеров совсем в живых не осталось, только два унтера, один вахмистр молодой и урядник «трехсотый», умер парняга, жалко. Я сам лично его в машину грузил, он мне запомнился тогда: все что-то бормотал, что, мол, обязательно нужно дотянуть, скорости нужно прибавить. Такой странный был, вроде что-то рыпался, кричал, глаза блестели.
— А потом? Не дотянул?
— Ага, — кивнул казак и поправил повязку на руке, видно, легкораненый. — Мы как приехали к медвагону, я смотрю: он уже не дергается, не кричит. Я сперва подумал, что ему укол сделали и поэтому он успокоился, а потом…
— Ясно. — Кучерявый потрепал свои волосы. — Я тоже много товарищей потерял. Чертовы автономы! Ну ничего, сейчас мы их всех сломаем. После того как северные ударили, у них шансов совсем не
