присутствующих, Годунов сказал:
– По-моему, еще есть надежда...
Но ему никто не поверил.
Вскоре все сановники с Борисом Годуновым во главе вышли на балкон дворца, откуда было видно собравшуюся уже внизу, на кремлевской площади, толпу.
В сыром, туманном воздухе прозвучал зловеще чей-то громкий басистый голос:
– Царь всея Руси Иван Васильевич скончался!
Внизу поднялся дикий вой и плач множества людей. Загудели унылым гудом кремлевские колокола.
Кремль окружало кольцо многочисленной стрелецкой стражи.
На похороны царя стеклось много народа со всех концов Русской земли.
Прибрели из леса и беглые мужики, предводимые Семеном Слепцовым, ушедшие в леса из вотчины Шуйского. Они откололись от ватаги Ивана Кольцо, не пошли за ним в Сибирь, а продолжали делать набеги на государевы и купецкие обозы.
– Что ж теперича с нами-то, Сема, будет: лучше ли мужику от того станет иль еще хуже прежнего? – спросил Слепцова старичок-ватажник, когда хоронили царя в Архангельском соборе.
Семен вздохнул, покачал головою:
– Нашим солнцем был месяц, так он солнцем для нас и останется. Один царь умре, другой будет... Мой отец говорил мне: глуп мужик, за то его и бьют. От крепостной работы, от барщины нечего нам ждать добра...
– Стало быть, опять в лес?!
– А куда же? Не во дворец же поминки по государю справлять. Как ни плачь о царе, а все на цареву дыбу вздернут, коли к его верным слугам попадешь... Надо докудова терпеть. Обождем еще. Мужик терпелив до золу – ждет задору. Чую, братцы: скоро настанет и наше время, пойдем горою на бояр и дворян!
Повздыхали, почесали затылки ребята, да и направили обратно путь свой в Сокольничий бор.
В толпе богомольцев, окруживших Архангельский собор, стояла в сторонке, около оврага, в темной ферязи, почти совсем закрыв лицо, молодая красивая женщина. Она тайком целовала жемчужное ожерелье, украшенное крупным рубином. По щекам ее текли слезы.
Прислушиваясь к заунывному пенью монахов и монахинь, она тихо, про себя, читала молитву об упокоении блаженной памяти царя Ивана Васильевича.
Когда богослужение кончилось и закрыли царскую гробницу, она быстро пошла через Фроловские ворота на Красную площадь. Там ее дожидался возок, запряженный четверкою коней.
В возке сидели маленькая девочка и пожилая женщина.
– Заждалась, матушка?
– Бог спасет, доченька!.. Доброе дело поклониться праху государя, оказавшего нам столь великие милости...
Сидевшие верхом на конях возницы ударили кнутами по лошадям, и возок покатил прочь от Кремля к городской заставе...
Игнатий и Анна тоже были на похоронах.
Когда возвращались домой, Игнатий тихо сказал Анне:
– У меня еще и свое горе... Узнал я от одного игумена с Устюжны, что и меня Бог обездолил, и меня поверг Господь в скорбь... Игумен приехал на похороны царя.
Анна всполошилась:
– Что ты?! О чем ты говоришь?! Зачем ропщешь?
– Я вчера узнал... Умерла моя матушка... Хотел я повидать ее, да вот, видишь, поздно... скончалась.
– Но откуда же ты, милый, знаешь, что жива была твоя матушка?.. Ведь ты же не помнил ни отца, ни матери, да и не знал о них... ничего?
– Больно мне... Не спрашивай! Помолимся лучше вместе об ее упокоении. Об упокоении рабы Агриппины... Много горя видела она. В заточенье и скончалась.
Анна прослезилась, но больше не стала расспрашивать Игнатия.
Федор Иванович, вернувшись после погребения царя в свою палату, пожелал остаться один и отослал всех от себя. Долго сидел он в глубоком раздумье, глядя в столбец с завещанием отца.
Много было пролито им горячих, сыновних слез, многое множество поклонов было положено им перед гробницей покойного государя, – это как-то заполняло время, давало пищу душе, а теперь вдруг легла на нее неизъяснимая тяжесть. Как человек, придавленный тяжелой каменной глыбой, из-под которой, несмотря на страшные усилия, он не может выбраться, так тщетно боролся со своей смертельною тоскою царевич Федор.
Собравшись с последними силами, он крикнул:
– Тихон! Тишка!
В покои царевича вбежал худощавый, с испуганным безбровым и безусым лицом холоп. Он согнулся в глубоком, до самого пола, поклоне.
– Слушаю, батюшка государь.
Федор Иванович строго сдвинул брови:
– Есть там народ, в приемной палате?!
– Много, батюшка государь... Кричат, злятся, лезут в твои покои... Все бояре...
– Чего им?! – хмуро спросил Федор Иванович.
– Присягу несут тебе... Челом бить хотят...
Федор Иванович отвернулся. Вдруг ему в голову ударила мысль, которую он постоянно отгонял от себя: он – царь! Теперь он – российский владыка. Страшно!
Тяжело вздохнув, он тихо сказал:
– Позови Бориса Федоровича.
Оставшись один, Федор Иванович стал на колени и громко произнес, впившись испуганным взглядом в иконы:
– Помоги!.. Господи, дай сил, умудри, наставь меня!..
Услыхав шаги за дверью, Федор Иванович быстро поднялся с пола, вытянулся во весь рост. Стал ожидать.
Дверь отворилась и, мягко ступая, низко наклонив голову, в покои вошел Борис Годунов. Не разгибая спины, он остановился против Федора Ивановича.
– Слушаю, великий государь. Приказывай.
– Чего там толпится народ? – недовольно спросил Федор и, не дождавшись ответа, проговорил, сморщившись, с досадой: – Не было бы беды, коли и повременили бы...
Борис Годунов вскинул свою курчавую голову и громко, с каким-то диким неистовством, похожим на отчаянье, воскликнул:
– Помилуй, государь! Пожалей холопов своих!.. Пожалей беспастушную Русь! Ни единого часа она не может быть без венчанного владыки! Побойся греха!
Борис Годунов пал на колени:
– Страшись, государь! Пошатнется трон от промедления! Время сторожит каждый вздох наследника престола... Торопись. Выйди к ближним боярам. Пускай бьют челом в верности тебе и государыне. Они – холопы твои. Ты... ты... в страхе держи их... Заставь их...
– Молчи, Борис! – недовольно перебил его Федор.
Помолившись на икону, он отрывисто сказал: «Идем...» – поразив Бориса властным, необычайным для него голосом.
Проходя сводчатым коридором впереди Годунова, Федор Иванович негромко спросил:
– Митрополит с ними?
– С ними, государь.
Около входа в большую приемную палату Борис Годунов обогнал царевича, чтобы торжественно распахнуть перед ним дверь.
Увидев входившего в палату Федора Ивановича, бояре и думные дьяки опустились как один на колени.
