Кузьма пошел по лагерю. Осматривал, как устроились ополченцы. В город не вместились все; раскинули шатры за городом. Кузьма ежился от холода. Мартовские заморозки давали себя знать. Пахло талой землей и вербами. Только иногда неприятно ел глаза и глотку дым от костров, разведенных между шатрами. Составленные «горою» пики, ряды саней и телег, пушки и лошади — все это постепенно погружалось во мрак. В шатрах от изобилия спящих было тепло, жарко. Это успокоило Кузьму. Больше всего он опасался за здоровье своих ополченцев.
У одного из костров расположилась кучка ратников. Минин слез с коня, спрятался за шатер, подслушал, о чем беседа. Среди чувашей, марийцев, татар и удмуртов сидел Гаврилка. Тут был татарский начальник Юсуф, чувашский — Пуртас и другие.
Тут Минин неожиданно вышел из-за шатра и, подойдя к костру, сказал:
— Так вот, братцы, баш да пось, да пря, да русская голова всех шайтанов одолеют… О том не тужите, лучше айда по шатрам спать! Ведь стан почивает, а вы не спите. Дорога велика, наговоритесь. Да и утро вечера мудреней… Это ты, Гаврилка, тут заводишь! Ложись!
Увлекшиеся беседой ратники неохотно разошлись на ночлег. Не ушел один Гаврилка, которого остановил Минин.
— Не слыхал ли чего от ополченцев? Не ропщут ли? Не пал ли и сам духом?
— Ну что ты?! Одного желают: к Москве скорей!
— А татары, а чуваши и иные?
— Ропщут на то: чего для не дал убить воеводу в Нижнем?.. Не надо было его оставлять!
Глаза Минина хитро улыбались:
— Стало быть, не угодил я?
— Куды там! Одному тебе только и верят изо всего воеводства. Черемисы да чуваши с тобой и пошли, спроси сам Пуртаса.
— Так. Ладно. Ну, иди спи. Завтра увидимся. Что-то теперь там наша Марфа поделывает?..
Гаврилка вздохнул, почесал затылок и молча отправился спать.
Минин пошел дальше, заглядывая в шатры. К нему подкрался верховой:
— Эй, человек! Чего бродишь?! — крикнул, грозно подняв плеть.
— Не узнал? — тихо рассмеялся Минин.
Верховой соскочил с коня, подошел вплотную.
— Ба, да это ты, Кузьма Минич!
— Я самый. Спасибо тебе, Михаил Андреич! Служишь правдой!
— Почитай, весь стан объехал и двоих только нашел, что не спят: ты да я, не считая стражи.
— Устали, не ближний путь. — И, понизив голос, Минин спросил: — Ну, что там? Нет ли каких лиходеев? Не болтает ли кто против нас? Все ли спокойны?
— Нашлись три прасола, болтали… Мол, Кузьма — парень не дурак, деньгу любит… Обобрал знатно Фому Демьянова… Оленей чуть не даром брал у него… И теперь, мол, пустили козла в огород… казну ополченскую ему доверили…
Минин крепко сжал руку Буянову:
— Ну, ну и что?
— Побили мы их да на съезжую в Балахне сдали.
— Добро — не попались мне. Я бы им… — Кузьма заскрежетал зубами.
— Бог им судья! И меня будут помнить всю жизнь.
— Зорко смотри… Михаил Андреич! Спаси бог, распря! Все погибнем! Ну, поезжай! А я пойду к себе в шалаш.
— Нешто ты не с князем?..
— Что ты! На виду и у дворян и у князей?! Достойно ли нам равняться?! Ворчать будут. Ну, езжай! С Мосеевым да с Пахомовым я там, на краю, у церкви.
— Дай бог тебе здоровья, Минич! Береги себя!
Буянов снова вскочил на коня и скрылся в темноте. Минин торопливо зашагал по скользкой дороге. В ночной тишине из шатров иногда доносились несвязные выкрики сонных ратников. Лунный свет серебрил подмерзшую к ночи землю.
Рано утром окрестности Балахны огласились оглушительным боем литавр. Трубачи возвестили утреннюю зорю.
На телегах развезли по полкам хлеб и вареное мясо. Около шатров наступило шумное оживленье. Разговоры, смех, звон котелков, кувшинов с теплым квасом. Нижегородцы хорошо умели варить пиво и квас. Даже иноземцы, приезжавшие в Московское государство, восторгались нижегородским пивом. Опросталось несколько мехов с вином. Полегче стало обозу. Вино давали тому, кто чувствовал слабость либо кого лихорадило.
Спасибо Балахне! Хорошо встретила, по-родственному. Что-то будет дальше?
После трапезы, помолясь, двинулись в путь.
Погода ясная, безветренная.
Этот день шли уже в более приподнятом настроении. Прощальные отзвуки угасли. А нижегородец, хотя бы даже и оторвавшийся от своего города, долго грустить не любил. И теперь нижегородцы подали всем другим ополченцам пример бодрости, выносливости, деловитости и смекалки. Они же первые и песни запели. Во всем чувствовалось, что у них еще сохранились хозяйское достоинство и свежесть разума. Вот почему их песни дружно подхватывались остальными ратниками.
Следующая остановка была в любимой Кузьмою Василевой слободе [52], вотчине Василия Шуйского. На высоком берегу, над Волгой, раскинулась она в соседстве с дремучим лесом. Направо, налево — волжские просторы, ширь, величественные дали.
В этот вечер весна дала знать о себе. На откосе из-под снежного покрова обнажилась земля. Река совсем почернела; закраины отошли от берегов чуть ли не до середины — вот-вот пойдет вода. Вороны, взлетая с высокого нагорья, спускаются вниз на Волгу. В красноватом от вечерней зари воздухе тихо шелестят знамена. Слышно пенье какого-то подгулявшего василевского жителя:
Минин стоит на откосе, смотрит вдаль и вспоминает, как он ходил сюда в детстве из Балахны к тетке. «Когда война кончится, поселиться бы мне здесь навсегда в Василеве, отойдя от бояр и дворян и всякой служилой суеты… Провести бы старость здесь, среди деревень, в соседстве с матушкой-Волгой».
И люди в Василеве крепкие. Издавна славились своей отвагой. Вместе с ними Кузьма бил здесь панов, пытавшихся обратить Василево в свою вотчину. Вместе с василевцами, побив непрошеных гостей,
